С — 138

I — 128

Полевой артиллерии:

А — 24

В — 49

Е — 285

F — 27

G — 130

Н — 56

Р — 0

W — 50

Французы тоже хорошо постреляли, хотя и меньше. Ими было израсходовано 12 453 сферических пуль и 30 180 расширяющихся.^{997} Это много, но в то же время считать расход боеприпасов гигантским не имеет смысла. По этому показателю Альминское сражение не многим отличалось от других сражений XIX в. Наибольшим в этом столетии считалось по расходу боеприпасов артиллерией сражение при Сольферино (1859 г.) во время войны между Францией и Австрией, в котором некоторые французские батареи выпустили до трехсот зарядов на орудие: «…Это наибольшее количество выстрелов, выпущенное когда-либо артиллерией в одном сражении».^{998}

Зато французские артиллеристы постреляли на славу! Чтобы поддержать пехоту, они не слишком задумывались над экономией боеприпасов. В результате после сражения маршал Сент Арно отметил в своем рапорте, что боезапас артиллерии практически израсходован.^{999} Всего было выпущено 1 183 заряда, что при действии всех 68 орудий составляет 17–18 зарядов на орудие. Однако расход зарядов в батареях 2-й дивизии был гораздо более значительным и простирался в одной (4-й батарее 13-го полка) до 66, а в другой (2-й батарее 12-го полка) — до 45 на орудие.^{1000}

Но зато это оправдало себя. Не случайно Сент-Арно в своем рапорте отметил артиллерию как главную «виновницу» победы: «Во все продолжение сражения артиллерия играла главную роль, и я не могу не изъявить довольно признательности за усердие и преданность, с которыми сражалось это отборное войско…».^{1001}

Одновременно французские артиллеристы высоко оценили новые 12-фунтовые пушки, особенно за стрельбу гранатами на большую дальность и эффективную настильно-рикошетную стрельбу против кавалерии.^{1002} Что касается последнего утверждения, то трудно понять, о чём идет речь: то ли о нескольких ядрах, выпущенных по кавалерии Халецкого, то ли по свите князя Меншикова, которую за дальностью и французские артиллеристы вполне могли принять за кавалерийский эскадрон. Результат нам известен: два штабных офицера тяжело ранены (один из них, Жолобов, смертельно), свита рассеяна.

В пехоте было не лучше. Тюркосы и стрелки, приученные к интенсивному огню, почти полностью опустошили свои патронные сумки. Хотя линейные пехотинцы вели огонь менее интенсивный, но все же нет сомнения, что как минимум у половины солдат дивизий Боске и Канробера они были опустошены более чем на 30%.

Что, казалось бы, проще: пополнить запас, дать солдатам небольшой отдых, накормить их, отправить раненых в тыл и снова двигаться к цели. Тем более, что она была совсем рядом. Вот тут и вмешивается тот самый технический, а если точнее, административно-технический фактор. Тыловое обеспечение армии осуществлялось из Евпатории и, соответственно, для пополнения запасов требовалось некоторое время. Корабли уже были разгружены. Тоже не самое страшное, если есть транспорт. А вот его как раз-то в достаточном количестве не было. То, что было, тоже начало уменьшаться. В артиллерии 87 лошадей были убиты, количество павших неизвестно. Начался падёж конского состава. Лошади, относительно мало пострадавшие во время погрузки и морского перехода, очень тяжело перенесли выгрузку на необорудованное побережье. Положение усугублялось их болезнями, утомлением, непрерывной эксплуатацией^{1003}. В результате часто одной лошади приходилось выполнять работу трех.

Движение на юг удлиняло коммуникации, а отрыв от баз снабжения мог привести к самым непредсказуемым последствиям, учитывая то, что русская кавалерия вы шла из боя практически без потерь к могла оказать противодействие па путях снабжения. Это мнение в том числе и большинства русских исследователей.

«Высадившись и двинувшись из-под Альмы на южную сторону только с теми запасами, которые имелись на себе, без всякого обоза, союзные армии должны были прежде всего подумать о продовольствии и доставлении войскам хоть какого-нибудь устройства для отдыха и приостановлении дальнейшего роста болезненности. Холерные заболевания не прекращались среди войск, и современники утверждали, что армия потеряла от холеры со времени высадки столько же, сколько в бою на р. Альме.

Заметно хуже в этом отношении было положение английской армии, где интендантская и медицинская части были менее благоустроены: «Продовольствие англо-французов было необильно; материальные средства тоже весьма скудны. До 22-го сентября английские войска не имели палаток, солдаты и офицеры проводили сырые и весьма холодные ночи на чистом воздухе. Бивачная жизнь под открытым небом вредно действовала на союзников. «Едва ли найдется хоть один офицер, писали в английских газетах, который был бы совершенно здоров. Кто не страдал от припадков холеры и простуды, у того, наверное, ревматизм. Надо сказать правду — британская армия много претерпела».^{1004}

В принципе, совершенно непонятно, по какой причине и с какой больной головы современные краеведы упорно носятся с идеей, что союзники хотели атаковать северную сторону Севастополя, но по глупости свои* начальников Раглана и Сент-Арно не смогли это сделать. Все русские военные историки говорят противоположное, и мое мнение не основано на каком-либо сверхнаучном открытии ранее неизвестного. Давайте почитаем, например, апологет русской военной мысли XIX в. — журнал «Военный сборник».

«Но, с другой стороны, являются вопросы: должны были союзники атаковать северную часть города или не должны? Могли они овладеть ею или не могли? Вступив на русскую землю, англо-французы имели при себе одну только полевую артиллерию и самый необходимый запас продовольствия и боевых припасов. Осадная артиллерия их оставалась на судах, и выгрузка ее в Евпатории или даже в устье р. Альмы была делом бесцельным и рискованным, потому, во-первых, доставка ее к Севастополю, при совершенном отсутствии перевозочных средств, была невозможна, а. во-вторых, она могла сделаться добычей наших войск, если бы они появились в виду Евпатории или на сообщениях союзников. Затем не только вблизи Севастополя, по и на всем протяжении морского берега между р. Альмой и городом не было места, сколько-нибудь удобного для выгрузки. Для этого необходимо было остановить эскадру в открытом море и выгружать припасы на открытом берегу при помощи мелких судов. Работа эта требовала значительного времени…^{1005}

Естественно, что в таком состоянии движение вперед было крайне затруднительным, Но холод и болезни были не всеми «радостями» первых дней в Крыму. Банально хотелось кушать… Таким образом, в том числе и «…общее утомление не позволило использовать победу».^{1006}

Об отдыхе и восстановлении в полном объеме сил, столь необходимых для победоносного завершения операции, приходилось только мечтать. Совершенно истощился запас продовольствия, а голод быстро свел на нет эйфорию от победы. Солдаты не брезговали обыскивать брошенные русскими ранцы в поисках продуктов, воды и волки. Банальное мародерство с первых дней кампании становилось явлением обыденным и привычным. В дальнейшем оно стало массовым явлением Крымской воины (вот вам и «последняя война джентльменов»!), которым не брезговали ни обозники, ни офицеры, ни военные чиновники. Позднее сцены всеобщего грабежа убитых в деталях описывал прибывший в октябре 1854 г, в Крым британский чиновник Джордж Тейлор, констатировавший с сожалением, что опоздание к полю сражения лишило его добычи.^{1007}