Короткая дистанция снова свела на нет преимущество британцев в стрелковом оружии, а полнейшая дезорганизованность английских полков позволила владимирцам в несколько минут страшным штыковым ударом опрокинуть их и отбросить к самой Альме. Владимирский полк нес противника на штыках почти 500 метров!

«Сшиблись, да так сразу и осадили мы его, только лязгнуло железо, — отшатнулся их фронт. И опять слышим: «Вперед!». Все напираем дружно…».^{742}

Практически на плечах противника владимирцы вышли к линии Гвардейской бригады, еще не полностью перешедшей через Альму. Гоуинг ничего не пишет об этой атаке, но это и неудивительно, ибо, получив «…осколком камня по черепу, и я потерял сознание. Очнувшись, я увидал, что враг отступил — альминские высоты были наши!».^{743}

Просто обаятельно пишет будущий отставной сержант. Любят британцы, чтобы их всегда и во всем считали героями. На деле всё (смею утверждать с большой вероятностью) проще. Можно сказать, Гоуингу крупно повезло. Судя по его быстрому выздоровлению, вероятнее всего, что он просто лег на землю и предпочел не подавать признаков жизни, дабы не оказаться приконченным штыком одного из разъяренных русских пехотинцев. Но не надо быть слишком язвительными и смеяться над Гоуин- гом — солдат спасал свою жизнь и делал это совершенно правильно.

Кошмарное видение неминуемой гибели, с роковой невозмутимостью надвигавшееся под мерный бой русских барабанов в виде блестящей линии штыков, спокойных лиц солдат, шедших без выстрелов с ружьями «на руку» на противника, вселяло ужас. Вид безропотно идущих на смерть, но и одновременно жаждавших убивать русских пехотинцев не предвещал ничего хорошего для любого, кто мог бы оказаться на их пути.

Отступление британцев не было паническим бегством, тут и там завязывались перестрелки, рукопашные схватки. Но и не стало организованным отходом. Каждый стремился спастись, инстинкт выживания довлел над толпой британцев, еще недавно торжествовавших победу, а теперь безумно катившихся вниз к реке, где в нескольких сотнях метров виднелась красная линия сохранявшей порядок Гвардейской дивизии.

Остановить этот сумасшедший бег не могло ничто и никто. Потери среди офицеров, старавшихся личным примером остановить солдат, были огромны. В бригаде Кодрингтона было убито и ранено более 50% командного состава.

В числе наиболее пострадавших был 23-й полк, где из всех офицеров уцелел невредимым только капитан Эдвард Белл, по приказу генерала Брауна временно принявший командование полком. После сражения, оставшись с последним из офицеров, 23-й был вынужден принять троих лейтенантов из 88-го, почти не пострадавшего в бою полка. Командование полком принял майор Лайсонс, офицер полка, бывший до этого адъютантом генерала Брауна.^{744}

Аналогичная ситуация сложилась и в 7-м Королевском фузилерном полку, куда после сражения из-за потери большей части офицеров пришлось перевести офицеров из 77-го полка.

В неудачном исходе первой атаки британской пехоты часто винят, ссылаясь на очевидцев сражения, неизвестного офицера, приказавшего подать сигнал к отступлению.

Вторым оправданием служит то, что якобы атакующая русская пехота была принята за французов. Тоже сомнительно, так как за девять месяцев совместного нахождения в Турции, Болгарии и Крыму любой английский солдат мог без особого труда отличить серые шинели русских от сине-красных французских мундиров. Однако эта точка зрения оказалась такой популярной (или спасительной, оправдательной?), что в некоторых случаях призрачный штаб-офицер представлялся уже зловещим русским шпионом, своей коварностью поставившим в очередной раз англичан на грань поражения. Как это по-английски: найти виновных среди кого угодно, только не себя!

Даже генерал Колин Кемпбел, который находился более чем в километре от происходящего, утешил после боя самолюбие лорда Раглана, доверительно сообщив после сражения, что через грохот боя сумел услышать (!) и даже увидеть (!) этого «русского злодея», но не поверил ему.

Однако современные британские исследователи Крымской войны, достаточно хорошо изучившие материалы и документы, связанные с этим эпизодом Альминского сражения, единодушно утверждают (не соглашаясь, кстати, с Кинглейком), что все это не может быть правдой, именуя неизвестного офицера не иначе как «призрак».

Спустя много лет после окончания Крымской войны в далеком селе Соловецком Орловского уезда Тверской губернии отставной ветеран Владимирского пехотного полка с интересом узнавал все, что было связано с шедшей в это время войной в Южной Африке, где буры отчаянно сражались с британцами. Нужно сказать, что эта война очень интересовала крестьян, особенно отставных солдат и молодежь. Газета «Свет» с известиями о сражениях в Южной Африке была нарасхват. Так этот старик-севастополец каждое воскресенье приходил в библиотеку, чтобы справиться, «как воюет англичанка», и радовался малейшему успеху буров. Выслушав новости, он непременно рассказывал, как славный Владимирский полк, в котором он служил во время Крымской войны, «носил на штыках» тех самых англичан. Пожалуй, старик был прав. Ему было чем гордиться, ибо он был одним из тех, о ком Николай I говорил: «С тех пор, как в России существуют регулярные войска, и, полагаю, с тех пор, как вообще существуют в мире солдаты, никогда не было видано что-нибудь более прекрасное, совершенное, могучее…».^{745}

Слава им….

Легкая дивизия, огрызаясь выстрелами и отбиваясь штыками, уходила под прикрытие Гвардейской бригады. Фузилерам гвардии неприятности доставили не столько упорно атакующие владимирцы, сколько фузилеры 23-го полка. Унося ноги от русских штыков, они сначала проскочили через гвардейцев, едва не смяв их (британцы считают этот момент самым критическим для них), однако затем часть остановилась. Остальные устремились значительно дальше, и некоторых мы обнаруживаем пристроившимися на фланги и даже в тылу гвардейских гренадеров, находившихся не менее чем в 300 метрах от шотландцев.^{746}

Охваченные паникой пехотинцы с такой скоростью и с такой силой врезались в плотный строй гвардейцев, что от удара при столкновении поломали нескольким из них ребра. И лишь проскочив сквозь строй, почувствовав себя в относительной безопасности, они стали более или менее управляемыми. Офицерам и сержантам удалось придать остаткам полков вид некоторого боевого порядка. Отдельные взводы вместе с одиночными пехотинцами заняли места в строю Гвардейской бригады. Фредерик Стефенс упоминает об оказавшихся в строю гвардейцев одиночных солдатах из 7-го и 33-го полков.^{747}

Хладнокровные фузилеры гвардии, ставшие единственным полком, готовым в тот момент отбить атаку, пропустив через свои ряды уцелевших солдат Легкой дивизии, на некоторое время разрушивших их строй, встретили владимирцев огнем с места, нанеся им огромные потери. Вновь технический прогресс доказал свое неоспоримое превосходство над доблестью.

С короткой дистанции, местами не превышавшей 100 метров, пули британских «Энфилдов» вырывали целые ряды русских пехотинцев. Может быть, если бы противниками англичан были солдаты какой-либо другой европейской страны, на этом всё было бы кончено, но только не с русскими, которые, по свидетельству противника, проявили в этот день настоящий героизм.^{748} Три пули (в бок, руку и ногу) досталось Квицинскому.