Главнокомандующий не успокаивался. Ему казалось, что причина неуспешной атаки только в отсутствии напора, порыва, духа. Он вновь потребовал от командира Московского полка атаковать неприятеля, и Куртьянов повторно отправил к Приходки- ну предложение, на что вновь получил категорический отказ. Последний понимал, что рано или поздно будет вынужден отойти, но в данный момент все его четыре батальона, имея артиллерийские батареи, в интервалах вполне успешно вели сражение. А трупы московцев и две «зализывавшие» раны роты не сильно вдохновляли на подобные «подвиги».

Командира минцев уже начала раздражать настойчивость Меншикова, которому уже донесли, что Приходкин демонстративно игнорирует его приказы. Все это будет припомнено после, когда Приходкина тихо отстранят от командования полком, мотивируя тяжестью раны и, присвоив на всякий случай генеральский чин, отправят подальше — в отставку.

Видя потуги Московского полка и желая поддержать пехоту, батареи Ягодина, Хлапонина и Кондратьева усилили огонь, не давая французам двигаться вперед. Но плотный огонь стрелков противника сказывался, приводя к неоправданно высоким потерям среди пехоты. Чтобы хоть как-то уменьшить их, поручик Московского полка князь Трубецкой с разрешения Куртьянова выдвинул вперед застрельщиков. К сожалению, местность не способствовала скрытому перемещению даже ползком и, понеся потери, они вынуждены были вернуться назад.

Но баланс не мог оставаться постоянным. Рано или поздно маятник успеха должен был качнуться в ту или иную сторону. И он качнулся неожиданно. Снова немного забежим вперед. Не надолго — максимум минут на 30–40. О том, как действовали артиллеристы Канробера, пока 1-я дивизия добиралась до Альмы, мы еще будем говорить. Но оказавшись перед склонами высот или непроходимыми или перекрытыми русскими, Канробер решил отправить имевшиеся у него четыре батареи к Боске, как раз просившему о помощи. И дело не в «широте французской души». Командир 1-й дивизии рассчитывал получить их назад в целости и сохранности после того, как его пехота, преодолев сопротивление русских, поднимется на Альминские высоты напротив телеграфа. Отмечу, что то, как Канробер и Боске «менялись» батареями, показывает их высокое умение командовать войсками.

«…Четыре батареи дивизии Канробера, не будучи в состоянии перейти Альму и взобраться на плато против телеграфа, должны были сделать дальний обход к тому оврагу, по которому поднялась артиллерия Барраля».^{414}

По просьбе Боске, Канробер отправил к нему на помощь всю свою артиллерию. Когда четыре батареи 1-й дивизии (16 орудий)[49] присоединились к двум (12 орудий), уже имевшимся у Боске, умело расположенным начальником артиллерии 2-й дивизии Барралем, они открыли огонь по Минскому полку. Кстати, меньшее, чем было принято в мировой практике организации артиллерии количество орудий во французских батареях (6 против, как правило, 8–12), оказалось более чем выгодным. Благодаря этому нововведению генерала Тири батареи быстро поднимались на плато, занимали указанные позиции и открывали огонь. Точность оказалась не хуже, чем у русских. Недаром французские и иностранные авторы считают, что благодаря этому был обеспечен успех пехоты.^{415}

Но не всё было хорошо. Французы стали заложниками ситуации, которую создали. Артиллерии двух дивизий было явно недостаточно для решения задач на обеих флангах одновременно. «Мы сами оказываемся в трудном положении», — пишет в своих воспоминаниях генерал Монтодон.^{416}

Русским тоже становилось всё тяжелее. Попав под постоянно усиливавшийся огонь артиллерии, расстреливавшей русскую пехоту сначала во фронт, а затем и с флангов, и предприняв несколько безуспешных попыток сблизиться с противником, Минский и Московский полки начали медленно, шаг за шагом, отходить к Севастопольской дороге.

О силе и эффективности огня может свидетельствовать тот факт, что все офицеры 3-го батальона Минского полка, хотя и менее других пострадавшего в сражении, выбывшие из строя, штабс-капитаны Рудковский, Маскевич, прапорщики Москули и Воробьев,[50] были поражены ядрами и осколками гранат (последний — в голову). Разорвавшаяся граната убила лошадь командира полка полковника Приходкина, затем ядро, очевидно, отрикошетировавшее от земли, на излете тяжело контузило его самого.

Но, по воспоминаниям французов, огонь русской артиллерии, открытый с расстояния 700–850 метров всё еще сдерживал их. Почти все из тех французов, кто сражался на Альме, вспоминают как минимум две проблемы, с которыми им пришлось столкнуться: огонь русской артиллерии и точные выстрелы скрытых стрелков.^{417}

Говорят, что война — это искусство. Наверное, так и есть. Иногда противники стараются показать себя не просто как бойцы, а как прекрасно подготовленные боевые машины. 20 сентября 1854 г. это относилось прежде всего к русским и французским артиллеристам, щеголявшим друг перед другом своей выучкой. Быть лучше противника стало для них в этот день делом чести. Не будем брать на себя неблагодарную роль судьи в их корпоративном споре. Приведем лишь два свидетельства. Первое — о русских артиллеристах. Так, мы уже слышали, что батарея подполковника Кондратьева действовала, «как на ученьи». Это лестный комплимент, учитывая, что фри- дриховскую аксиому о войсках, которые делают в военное время то же самое, чему учатся в мирное, только в двадцать раз хуже, еще никто не отменил, вплоть до настоящего времени.

Второе — о французах, оказавшихся достойными противниками; Еще перед отправкой в Крым полковник Тири, начальник артиллерии маршала Сент-Арно приказал своим подчиненным в условиях боя не соблюдать установленные в мирное время интервалы между орудиями и действовать по усмотрению в зависимости от ситуации. Однако выучка французских артиллеристов была столь высока, что ни единого раза ни в одной батарее, действовавшей при Альме, эти интервалы не были нарушены, соблюдаясь неукоснительно. Прусский капитан Вейгельт писал: «При занятии батареями боевых позиций оказалось, как трудно бывает исполнить что-либо такое, что от частой практики обратилось в привычку. Несмотря на то, что приказом 16 июня было предписано при отступлении на позиции всегда занимать большие интервалы, нежели как постановлено в уставе, они почти всегда сохраняли в точности те же самые, как на учебном поле».^{418}

С этого времени начался очередной акт Альминского спектакля. Но его жанром теперь становилась трагедия. Минский и Московский полки действительно избивались и уничтожались, но делала это не корабельная, а пешая французская артиллерия и помогавшие ей стрелки Легкой пехоты.

Как бы трудно русским ни было, не все так безоблачно развивалось после выхода французов и турок на плато, как это любят представлять некоторые современные авторы. И кто знает, как могли пойти события, если бы не началась бесконечная цепь удивительных ошибок и фатальных просчетов, зачастую просто не поддающихся объяснению. Трудно понять, что послужило поводом для этого.

Одни считают, что Меншиков был подавлен, узнав, что «…в начале сражения ехавшему возле князя генерального штаба капитану Жолобову отрывает ногу, и он вскоре умер в госпитале;[51] флигель-адъютанту Сколкову оторвало руку на левом же фланге, когда он поехал с каким-то приказанием. Главнокомандующий всё время находится в сильнейшем огне и, следя за ходом действия, он несколько раз напоминает нам не собираться в кучу, чтобы избежать выстрелов, что отымает возможность хорошо наблюдать за движениями войск».^{419}