Быстро крутя педали, мальчик покатил по дороге. Попутный ветер толкал его в спину, но он тем не менее ощущал огромную усталость. Ему хотелось растянуться на траве, покрывавшей откос, и долго лежать там — в полном одиночестве.

Господин Петьо решил в тот год закрыть кондитерскую с семнадцатого августа, когда Виктору надо было идти на военную службу. Всю последнюю неделю хозяин не переставая шутил.

— Чертов Виктор, до чего ему везет! — говорил он. — Мы будем отдыхать жалкие две недели, а он будет жить в свое удовольствие не один год. Ведь военная служба — самое разлюбезное дело, бьюсь об заклад, что он останется на сверхсрочной.

— Ну, я держусь иного мнения, — возражал Виктор, — с меня хватит и полутора лет.

— Если вы даже не захотите остаться на сверхсрочной, — настаивал хозяин, — они найдут другой способ подольше вас там задержать. Впрочем, я вас хорошо знаю и уверен, что из двух недель вы одну будете проводить на гауптвахте. Так что вам волей-неволей придется прослужить второй срок.

Все смеялись, а Виктор отшучивался, говоря, что он уж как-нибудь выйдет из положения — устроится поваром в офицерскую столовую.

— Ну, на этом месте долго не усидите, — уверял хозяин. — Скоро начнется война, и на такие должности станут определять людей пожилых, вроде меня, или папенькиных сынков.

Как только разговор заходил о войне, хозяин никому не давал слова вставить. Он рассказывал о войне 1914 — 1918 годов о своей войне. Рабочие уже раз двадцать слышали эти рассказы, но не прерывали его. Однажды хозяйка сказала Виктору:

— Если дойдете до Берлина, непременно привезите мне хоть какой-нибудь сувенир.

— Ладно, — согласился тот. — Привезу вам ожерелье из ушей немецких солдат.

Хозяйка громко рассмеялась; каждый день она по любому поводу заводила разговор об ушах немецких солдат, которые Виктор пообещал ей привезти.

— Во всяком случае, можешь не беспокоиться, — заявлял хозяин, — сувениров у тебя будет достаточно. Когда начнется война, мы все пойдем. Как говорится: ранец за спину, и вперед!

Это была его излюбленная фраза, и он без конца повторял ее.

— А в кондитерской останутся одни только ученики, — говорила госпожа Петьо.

— Ну нет, на это не надейся. Призовут даже шестнадцати-семнадцатилетних, так что тебе придется поискать других учеников или управляться самой, вместе с сестрою.

Все смеялись, даже когда хозяин заявлял:

— Будущая война превратится в ужасную бойню, у тех, кто окажется на передовой, не будет никаких шансов на спасение; да и в тылу будет «весело» — не забывайте о самолетах и газах!

Несмотря на эти разговоры, они с легким сердцем провожали Виктора: он отправлялся в гарнизон неподалеку от Страсбурга.

— Вот счастливчик! — воскликнул господин Петьо. — Попал в переднюю ложу, да еще с бесплатным билетом!

Пятнадцатого августа был понедельник, и хозяин решил, что во вторник надо работать — все привести в порядок, все вымыть и вычистить, прежде чем закрыть кондитерскую.

— Так или иначе, а свои пятнадцать дней мы отдохнем, — сказал он. — С семнадцатого по тридцать первое августа.

Никто ему не ответил. Только Виктор, едва хозяин переступил через порог, сказал с усмешкой:

— Да, этот умеет выжать все соки. Я рад, что снимаюсь с якоря. Господин Петьо прав: даже война покажется каникулами после работы в его заведении.

Жюльен приехал домой шестнадцатого поздно вечером. Он долго ждал этого отпуска, и ему показалось, что отдых начался по-настоящему в ту минуту, когда родители отправились спать, а он остался в комнате один. Мальчик долго стоял не шевелясь перед полкой, где выстроились его книги. Он медленно читал заглавия, затем снял несколько томиков, полистал и поставил на место. Опустился на кровать и так застыл, ничего не делая, почти ни о чем не думая. В глубине души он все время ощущал радость от сознания, что он в отпуске, но к этой радости уже примешивалось чувство пустоты, которое овладевало им всякий раз, когда он приезжал на денек домой. Жюльен долго не мог заснуть, он вяло боролся против этого горестного чувства: оно поднималось откуда-то из самых недр его существа. Теперь он знал, что не любит ремесла, которому учится, и все же минутами ему казалось, что отпускное время будет тянуться бесконечно и томительно.

Утром он отправился на поиски кого-нибудь из товарищей. Те, кто, как и он, работал, либо уже побывали в отпуске, либо еще не получили его; те, кто продолжал учиться в школе, были на каникулах. Гимнастический зал в августе был закрыт. Зной тяжело нависал над будто вымершим городом.

После полудня Жюльен наконец повстречал одного приятеля — Жака Габе.

— Ты куда? — спросил он.

— На теннис, — ответил Жак. — Проводи меня.

По дороге Жюльен рассказал товарищу, что он делает в Доле.

— Не больно веселое занятие, — заметил Жак. — Я тоже уехал из дому, поступил в лицей. Это лучше. Напрасно ты не последовал моему примеру: мы живем спокойно, лекции слушать куда интереснее, чем сидеть на уроках, а потом там есть славные ребята.

Жак вошел на площадку, обнесенную проволочной сеткой, где уже стояли несколько мальчиков и две девочки. Усевшись на раму велосипеда, Жюльен несколько минут следил сквозь проволочную сетку за игрой. В перерыве между партиями Жак подошел к нему.

— Я бы предложил тебе поиграть с нами, — сказал он, — но для этого надо быть членом спортивного клуба. А кроме того, нужна специальная одежда.

— Жак! Вы скоро? — позвала одна из девочек.

Он обернулся и помахал рукой.

— Я тебя покидаю, — сказал он Жюльену. — Если хочешь, можем встречаться в бассейне для плавания, я хожу туда каждое утро. Извини, меня ждут.

Жюльен улыбнулся. Он понял, что ему следует уйти.

Ведя велосипед, он через парк возвратился домой.

На следующий день, в десять утра, он уже был в бассейне для плавания. Через несколько минут появился Жак, казалось, обрадовавшийся встрече. Они немного поболтали, а потом пошли купаться, плавали наперегонки и перебрасывались спасательным кругом и мячом. Когда они вылезли из воды и уселись погреться на солнышке, появились мальчики и девочки, которых Жюльен видел накануне на теннисе. Жак поздоровался с ними, когда они шли в кабину переодеваться. Когда они вышли оттуда, Жак поднялся. Их разделял бассейн. Казалось, Жак колеблется.

— Плывите сюда! — крикнула одна из девочек.

Он ничего не ответил. Улыбнулся ей, но все еще был в нерешительности. Жюльен смотрел на вновь пришедших. Они его как будто не замечали. Тогда он протянул руку товарищу и сказал:

— Я пошел. Тебя зовут друзья.

Жак пожал ему руку, бросился в воду и переплыл бассейн, поднимая фонтаны брызг, сверкавших на солнце.

Когда Жюльен вернулся домой, мать внимательно посмотрела на него.

— По-моему, тебе скучно. У тебя грустный вид.

— Совсем мне не скучно, — возразил он. — Напротив.

После обеда он снова вскочил на велосипед и уехал. Почти весь отпуск он провел таким образом. Каждый день выезжал на дорогу и катил то к Брессу, то к горам Паннесьер или Ревиньи. Когда он мчался по ровной дороге или медленно съезжал с горы, он воображал, будто сидит за рулем своего автомобиля. Рядом с ним была жена — девушка с улицы Пастера, — и он безостановочно говорил с нею.

— Видишь эту дорогу? — спрашивал он. — Когда я был мальчишкой, сколько километров я исколесил по ней! И в полном одиночестве.

— Разве у тебя не было товарищей?

— Были, но мы отдыхали в разное время. А потом, после того как я ушел из школы, те, кто продолжал учиться, не хотели дружить со мной. Им было зазорно появляться на улице вместе с учеником кондитера. Они водили компанию с девочками, которые не желали даже подать мне руку.

Мысленно произнося эту фразу, Жюльен снимал руки с велосипедного руля и смотрел на них. У него уже были мужские руки. Жесткие, немного шершавые, со следами ссадин и ожогов. Время от времени он ощупывал свои мускулы или с довольной улыбкой глядел, как они перекатываются под кожей, и радовался, что у него такие упругие и твердые мышцы.