Господин Петьо ударил себя в грудь. Он все ожесточеннее размахивал руками, безостановочно ходил от печи к разделочному столу и обратно. Рабочие уже давно принялись за дело. Хозяин каждую минуту призывал их в свидетели, но никто ему не отвечал.

В конце концов он умолк, но по-прежнему ходил взад и вперед. Жюльен продолжал смазывать формы, кисточка дрожала в его руке. Господин Петьо внезапно остановился позади мальчика и заглянул в кастрюлю с жиром.

— Следи за тем, что делаешь, болван! — завопил он. — Смотри! Жир почти застыл. Ты накладываешь слишком толстый слой, а потом станут говорить, что пирожные отдают прогорклым жиром. Ей-богу, ты это делаешь нарочно. Назло! Хочешь лишить меня покупателей!

Хозяин схватил кастрюлю и сунул ее в печь; подойдя к мастеру, он сказал:

— Видите, с ним надо держать ухо востро. Этот змееныш будет намеренно пакостить, делать мне гадости. Надо смотреть за ним в оба. Не спускать с него глаз!

Вновь подскочив к Жюльену, хозяин заорал:

— Чего ты ждешь? Может, прикажешь подать тебе кастрюлю?

Мальчик обогнул стол, чтобы открыть дверцу печи. Когда он подошел к сушильному шкафу, хозяин изо всех сил пнул его в зад и крикнул:

— Поворачивайся быстрее! Ага, папаша Дантен разрешает пинать в зад. Отлично, теперь у тебя не будет недостатка в пинках! Я тебе устрою веселую жизнь, можешь мне поверить.

Жюльен вытащил кастрюлю, вернулся на свое место и снова принялся смазывать формы. Тогда хозяин покачал головой и заговорил на сей раз жалобным тоном:

— Подумать только, ведь его отец был пекарем… Пекарем еще до войны четырнадцатого года, когда тесто для хлеба месили руками! Уж он-то, конечно, работал не по сорок часов в неделю. Но в жизни бывает так: отец трудится до седьмого пота, а сын — отпетый бездельник.

Рабочие по-прежнему молчали. Каждый занимался своим делом и не поворачивал головы. Хозяин еще некоторое время бранился, говорил о никудышном поколении, о том, что теперь трудолюбивые люди — редкость; потом попросил мастера заняться печью и вышел, пообещав объяснить Жюльену что к чему.

Виктор, как обычно, дождался, пока за хозяином закроется дверь, затем, взяв в руки нож, провел им по веренице жестяных банок, стоявших на полке: произведенный им звук походил на дребезжание лотерейного колеса. Потом, приложив ладонь к глазам, он оглядел комнату, словно ища кого-то в густой толпе; остановив взгляд на Жюльене, Виктор вдруг крикнул:

— Пятнадцатый! Номер пятнадцатый выиграл килограмм сахара и два килограмма нуги. Пятнадцатый номер у вас, белокурый молодой человек? Торопитесь, дамы и господа, ставок больше нет!

Один только Морис прыснул. Мастер пожал плечами и негромко сказал:

— Нашли над чем смеяться.

Жюльен поднял глаза на мастера, но тот не повернулся и не прибавил ни слова.

Все опять принялись за работу, и в комнате воцарилось тягостное молчание.

В окна все еще проникали солнечные лучи, освещая угол мраморного разделочного стола. С неба сыпалась мелкая крупа; ветер некоторое время кружил редкие снежинки, потом они медленно падали на землю.

Через несколько дней после крещения молоденькая продавщица, помощник мастера и ученики получили какие-то письма. Всякий раз, когда кому-либо из них приходила корреспонденция, хозяйка клала ее на стол в полдень перед едой. И в тот день, войдя в столовую, каждый обнаружил возле прибора конверт со штампом наверху: «Всеобщая конфедерация труда». Хозяин уже сидел на своем месте, развернув газету, и украдкой наблюдал за каждым. Первым вскрыл конверт Виктор, его примеру последовали остальные.

Закончив чтение, Виктор протянул листок хозяину.

— Взгляните, если угодно, господин Петьо.

Тот изобразил на лице удивление, поколебался, потом сказал:

— Но ведь это ваша почта, Виктор, это меня не касается.

— Чего там, можете поглядеть. Это просто извещение.

Господин Петьо начал читать про себя, но жена его тут же спросила:

— Что такое?

И тогда хозяин принялся читать вслух:

— В связи с образованием в составе ВКТ местной секции работников кондитерской промышленности вы приглашаетесь на собрание, которое состоится в четверг вечером, в двадцать часов, в помещении Биржи труда. Надеемся… Примите и прочее…

Господин Петьо умолк, протянул письмо Виктору и обвел глазами стол.

— Подумаешь, собрание! — воскликнул Виктор. — Плевать я хотел!

— Вы не правы, — елейным голосом заметил хозяин. — Они вас так любезно приглашают, надо пойти.

— У меня другие дела найдутся.

— Так или иначе, в этом вопросе каждый из вас волен поступать, как ему вздумается, — сказал господин Петьо. — Во всяком случае, те, кто захочет, могут пойти… Я пораньше закрою кондитерскую.

— Ну, меня это и вовсе не интересует, — объявил Морис.

Жюльен промолчал. Не сказала ни слова и Колетта, но мальчик заметил, что она глядит на него.

— А вы, милая Клодина? — спросила госпожа Петьо. — Вы не получили приглашения?

Клодина сделала неопределенный жест, словно извиняясь.

— Вполне понятно, — вмешался господин Петьо. — Ведь она не продавщица. Она работает прислугой. А для этой категории, должно быть, имеется своя профсоюзная секция.

До конца перерыва к этой теме больше не возвращались. Как обычно, хозяин комментировал новости спортивной и политической жизни и поносил тех, кого именовал «левым сбродом» и «коммунистическим отребьем».

Жюльен слушал вполуха. Дома его отец постоянно повторял, что Народный фронт — сущая беда и что коммунисты доведут страну до гибели. Господин Петьо рассуждал так же, он только выражался резче и грубее, вот и вся разница. Сам Жюльен понятия не имел о том, что такое коммунизм и Народный фронт. Он лишь отмечал про себя, что хозяин непрестанно кричит о какой-то метле и всякий раз заявляет, что, коль скоро нельзя рассчитывать ни на полицию, ни на армию, нужно, чтобы отряды «Боевых крестов»[4] сами взялись за дело и смели с лица земли весь этот сброд, разлагающий Францию.

В тот день господин Петьо особенно неистовствовал, так что жена несколько раз его останавливала.

— Да не кричи ты так, — говорила она, — еще заболеешь! Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, а в результате никто тебе и спасибо не скажет.

Хозяин на минуту умолкал, а потом опять принимался разглагольствовать, заявляя, что ему никто ни разу не сказал спасибо за все, что он до сих пор сделал, и что он, видно, так и не дождется благодарности за то, что верой и правдой служил своей стране во время войны тысяча девятьсот четырнадцатого года.

Каждую фразу он начинал почти спокойно, но потом в голосе его раздавались все более раздраженные нотки, он все сильнее возмущался. Так было всегда, говорил ли он о спорте или о войне, о политике или о своих конкурентах. И все же никто никогда не осмеливался ему перечить.

Возвратившись после перерыва, мастер сообщил, что к нему домой также пришло приглашение от Всеобщей конфедерации труда.

— А что вы намерены делать? — спросил Виктор. — Пойдете на собрание?

— И без того придумаю, на что убить время, — отрезал мастер.

До утра больше не было речи о собрании. Когда все, кроме хозяина, уже были на своих местах, мастер спросил:

— Кто идет вечером на собрание?

Все переглянулись. Никто не отозвался. Он подождал с минуту, потом сказал:

— Так вот, хорошенько поразмыслив, я решил, что следует туда пойти. В конце концов, нас это ни к чему не обязывает.

— Я не могу, — сказал Виктор. — У меня свидание.

— У тебя свидания два раза на дню, — усмехнулся мастер, — можешь разок пропустить. Ничего с тобой не случится, и с твоей девчонкой тоже. Кстати, не думаю, чтобы собрание продолжалось больше получаса. Что нам могут такого сообщить?

— Вы и вправду хотите туда пойти, шеф? — опросил Виктор.

— Конечно. И надеюсь, что все вы составите мне компанию.