— А вообще тесто месить умеешь?

— Умею приготовлять заварной крем, замешивать тесто для пирожных с кремом… взбивать белки для меренг.

— Руками?

— Нет, взбивалкой.

— А еще что?

— Я уже многое умею, всего не перескажешь.

Отец снова почесал лысину, похлопал рукой по газете и сказал:

— Вот странно, когда я его слушаю, у меня такое впечатление, что ремесло кондитера ему не больно по душе.

Мать пожала плечами и возвратилась к плите.

— Ему все еще внове, — заметила она. — Ты слишком многого хочешь.

Отец вздохнул, поправил очки и опять принялся за чтение. Жюльен смотрел на него. За то время, что они не виделись, отец еще больше сгорбился, ссохся, его смуглое лицо стало еще морщинистее. Вдоль лба словно провели прямую линию, ниже нее лоб был покрыт загаром, а выше оставался белым и блестящим. Мать все так же высоко зачесывала седые волосы, шея у нее сильно загорела, а сама она была все такая же маленькая и сухонькая, с мускулистыми и большими руками; кожа на ладонях была жесткая, словно дубленая.

— А тетю ты часто видишь? — спросила она.

— Да.

— Как они там поживают?

— Хорошо.

Мать замолчала, подошла к стенному шкафу, достала три тарелки и поставила на стол. Отец сложил газету. Теперь все молчали. Ничто не нарушало тишину ночи. В плите тихонько гудел огонь, пламя лизало дрова, небольшой чайник посвистывал, выбрасывая длинную струю пара.

Жюльен оглядывал кухню. Все здесь было привычно: коврик, лампа под абажуром, украшенным бисером, деревянная лестница, что вела в комнаты, скромная мебель, шкатулка с зимним пейзажем… Он узнавал все. Это был его дом. И, несмотря на это, ему тут было как-то не по себе, он ощущал смутную тревогу.

Мать разлила суп по тарелкам и села напротив Жюльена. Посмотрела на него, улыбнулась, глубоко вздохнула и спросила:

— Но ты хоть не чувствуешь себя там несчастным?

— Что ты, мама, мне там очень хорошо.

Она взглянула на мужа, потом снова на сына и сказала:

— Я на днях встретила директора школы. Он расспрашивал про тебя. Он сказал… — она подыскивала слова, — он сказал, что если ты надумаешь вернуться, то это никогда не поздно. Он к тебе хорошо относился, ты и сам знаешь.

Жюльен опустил голову. Мать, помолчав немного, продолжала:

— Он очень жалеет, что ты бросил школу. Он знает, что учитель тебя не жаловал. Но, по-моему, сам директор не очень высоко его ставит. Не один ты бросил школу из-за этого человека. И вот директор мне сказал: «Жюльен поступил опрометчиво; это понятно… Но если он вернется в школу, я определю его в другой класс, и он быстро нагонит товарищей».

В голосе матери звучала неуверенность. Жюльен ел. Он ничего не ответил. Тогда почти шепотом мать спросила:

— Ты не думаешь, что еще не поздно вернуться?

Мальчик поднял голову. Он не знал, как лучше ответить, но тут вмешался отец:

— В этом нет никакого смысла. В жизни надо делать выбор раз и навсегда, нельзя вечно сидеть между двух стульев.

Жюльен с улыбкой посмотрел на мать, и ему показалось, что на ее ресницах повисли слезинки.

На следующий день Жюльен часть утра провел в саду. Погода стояла ясная, было тепло, но почва еще не прогрелась. Отец только начал доставать перегной из пластов и вырубил лопатой несколько квадратиков. Мальчик прошел мимо высокого самшита, росшего вдоль дорожки; он нагнулся — под ветками еще валялись две или три доски, старый проколотый мяч и деревяшка, вырезанная в форме ружья. Жюльену на минуту захотелось забраться в кусты, но он выпрямился и направился к дому. Отец подбрасывал сено кроликам. Мальчик погладил большого серого кролика с шелковистой шерстью.

— Они тебя узнаЮт, — с улыбкой заметил отец.

— Там у нас есть кошка, — сказал мальчик, — она вечно трется возле меня.

— Ну, кошки — это дрянь, — возразил отец. — Они то и дело разрывают мне грядки.

Жюльен медленно отошел. Отец крикнул ему вслед:

— Сходи поздоровайся с братом!

Мальчик вошел в кухню.

— По-моему, ты скучаешь, — заметила мать.

— Нет, просто гуляю. Приглядываюсь ко всему.

Она вздохнула. Потом подняла на него глаза, в них застыла мольба.

— Значит, ты и вправду не хочешь вернуться домой? — негромко спросила она.

Мальчик помотал головою и улыбнулся.

— Папа говорит, мне надо повидаться с братом. Я, пожалуй, схожу туда сейчас.

— Ступай, — сказала мать. — А там займешься, чем тебе захочется.

Жюльен ушел. Склады, принадлежащие его брату, Полю Дюбуа, находились недалеко. На разгрузочной площадке два шофера снимали с грузовика ящики: между планками виднелись консервные банки.

— Пришел наниматься? — спросил один из них.

— Нет, хочу повидать брата, — ответил Жюльен.

— Он отлучился, а хозяйка в конторе.

Мальчик вошел в небольшое застекленное помещение, где сидела его невестка.

— Наконец-то приехал! — воскликнула она.

Это была невысокая блондинка, полная, на коротких ножках. Она властно обращалась с рабочими, но при этом постоянно шутила.

— Ну как, печете пирожки? — спросила она.

— Печем.

— Ваш папаша Петьо как будто не самый приятный человек?

— Вы его знаете?

— Нет, но у нас есть общие знакомые. И они говорят, что ученикам у него не сладко живется.

Она улыбалась. Жюльен с минуту пребывал в нерешительности, потом спросил:

— Вы что-нибудь говорили об этом маме?

— Нет, я ее давно не видела.

— Не стоит ей говорить, она расстроится.

— А что, он и в самом деле крут?

— Да, частенько орет, — ответил мальчик. — Да мы приноравливаемся. Но вы ведь знаете маму, она расстроится.

— Не беспокойся, я ей ничего не скажу.

Она сидела на вертящемся кресле. Повернулась, чтобы погреть ноги у электрической печки, стоявшей возле кресла, и спросила:

— А ты все-таки не жалеешь, что уехал?

— Нет, мне живется неплохо.

— Ну, а товарищи там тебе нравятся?

— Да, они славные ребята. Есть у меня друзья и в других кондитерских.

— Стало быть, ты часто отлучаешься из дому?

Жюльен улыбнулся.

— Об этом тоже не надо рассказывать, — попросил он, — но по вечерам мы потихоньку убегаем, чтобы позаниматься боксом или сходить в кино.

— Ну, ты, я вижу, не теряешься. По-моему, у твоей мамы нет причин волноваться. Ты за себя постоишь.

Жюльен никогда еще так долго не болтал с Мишлиной. Ему вдруг показалось, что ей можно довериться. Все же он с минуту колебался, а потом, когда она принялась перелистывать счетоводную книгу, сказал:

— В случае чего за нас и профсоюз постоит.

Она подняла голову, прищурилась, посмотрела на него и спросила:

— Вот как? Вы входите в профсоюз? Это хорошо.

— Ну, членов профсоюза у нас немного. Многие боятся, а может, они не согласны. Так что на сегодняшний день мы еще мало чего можем добиться. Но секретарь секции уверяет, что в конце концов большинство войдет в профсоюз, я думаю, он прав. А когда мы соберемся с силами, наступят, конечно, перемены.

Мишлина, казалось, была очень заинтересована. Она покачивала головой и почесывала висок кончиком ручки.

— А что у вас за профсоюз? — осведомилась она.

— Всеобщая конфедерация труда. Знаете, у них там смелые ребята.

Она опять покачала головой, и на губах ее появилась гримаса, которую он принял за улыбку восхищения.

— Отлично, — проронила она. — Отлично. А об этом ты рассказал матери?

Мальчик посмотрел на нее, потом, выбирая слова, спросил:

— Вы считаете, что я должен ей рассказать?

Мишлина рассмеялась.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Тебе виднее.

— Дело в том, что она и по этому поводу, пожалуй, расстроится.

— Напротив, если она будет знать, что есть кому постоять за тебя, она будет спокойнее.

— Так-то оно так, но мама не слишком во всем этом разбирается, да и отец не больше. Как знать, правильно ли они поймут.