Карасиков, бедняжка, видимо, скончался от передозировки клофелина, который я подмешала ему в алкоголь. Он хлебнул вина, которое каждое лето делает моя мама из дачных плодово-ягодных даров, и, в своем необычном одеянии, действительно стал изысканным трупом — в полном соответствии со знаменитой фразой, придуманной когда-то художниками-сюрреалистами: «Изысканный труп хлебнет молодого вина…»

Может, и существует на свете высокое поэтическое безумие, но я-то — не поэт, это точно. В своих безумных выходках я становлюсь или насмерть обиженной девочкой, или гадким зверьком, кусающим всех подряд. И фигу на картине Айвазовского «Сотворение мира» я пририсовала не случайно. По-моему, боженька тоже был не в своем уме, когда творил этот нелепый земной мирок…

А вот когда я использовала в моих постановках вещи с отпечатками пальцев Владислава, то делала это из чисто детской мести, смешанной с озорством. Несмотря на периодические отключки разума, я все же соображала, что вряд ли кто-то начнет подозревать в авторстве музейных забав именно его.

На самом деле мне не важно, выйдут ли на след Владислава. Подставляя его, я всё же делала эту игру исключительно для себя. Но сейчас я хочу покоя и свободы…

Я опять выглянула в окно. А чего, собственно, бояться? У американцев есть замечательная поговорка: «Если падать очень долго, это может показаться полетом».

«Интересно, почувствую я удар или умру от разрыва сердца прямо в полете?»

Она закрыла глаза и шагнула…

И сразу почувствовала удар. Боль, сердце, упавшее в живот…

Потом она открыла глаза и через мгновение сообразила: расхулиганившаяся кошка, совершая полеты на шкаф и обратно, задела книги, стоявшие на полке над кроватью.

Книжная россыпь почти полностью завалила ее. Потерев левый висок, наиболее пострадавший от нежданной бомбардировки, она перевернула книжку, упавшую ей на грудь «лицом» вниз. Это был детективный роман «Самоубийство Немезиды», недочитанный вчера вечером.

Когда сердце Юлии Мельпоменовой вернулось на свое привычное место и сама Юлия начала потихоньку отходить от шока, на нее накатила вторая волна ужаса, вновь перехватившая дыхание. Опять вспомнилось кошмарное сновидение: тринадцатый этаж, раскрытое в темень окно. Асфальт, покрытый льдом, где-то далеко-далеко внизу…

Провалявшись в больнице два дня, Ника возвращалась в родные пенаты. Ее вез на своем «жигуленке» Мармеладов.

— Я, Никуша, вчера побывал у Мельпоменовых, — рассказывал он по дороге. — Правда, Юлии так и не дождался. Ее мать утверждает, что она на выходные уехала к подруге за город. Фамилию и координаты подруги она не знает. Ну так вот. Я порасспросил Юлину мамочку о том вечере, когда на тебя напали. Но представил дело так, будто я расследую нападение на саму Юлию. Мельпоменова-старшая сразу заволновалась. По ее словам, дочь в тот день возвратилась с работы раньше обычного и сказала, что упала в мастерской со стремянки, когда развешивала на стенах свои новые фотографии. Под глазом у нее красовался свежий синяк, а на пальто зияла дырка от вырванной «с мясом» пуговицы. Мать еще удивилась, почему она полезла на стремянку в пальто — неудобно же! — но Юлия ответила, что в мастерской у нее очень холодно… — Мармеладов помолчал, а потом добавил с усмешкой: — По твоим рассказам, Ника, ты вела себя во время нападения как овца на заклании. Или как тряпичная кукла. Ничего себе кукла! Попортила дамочке не только ее молодое личико, но и дорогущее новое пальто. Жив курилка!.. Слушай, может ты покурить хочешь?

Ника покачала головой и улыбнулась, посмотрев на свой гипс:

— У меня сейчас самый удобный момент для полного отказа от табачных изделий — знаешь, как неудобно сигарету левой рукой держать? И еще один плюс: по некоторым теориям активное использование левой руки развивает правое полушарие мозга — то, которое обеспечивает проблески художественной гениальности. Так что учти, Мармеладов, пока у меня правая рука не работает, я, возможно, сочиню симфонию или стану новым Пикассо! Кстати, и шишка на затылке тоже может этому поспособствовать, если, конечно, она на «том самом» месте… Одна моя подруга как-то брякнулась головой об асфальт, катаясь на скейтборде. Так после этого она, никогда в институте не блиставшая, сдала сессию на одни пятерки!

Семен засмеялся, а потом решил похвастаться своими последними достижениями:

— Я всё-таки нашел отодранную тобой пуговицу с Юлиного пальто. Все ступеньки на лестнице облазил — нигде нет! Думал уже, что она успела до меня вернуться на место вашей схватки и забрать опасную улику. Потом открыл твой почтовый ящик, вынул оттуда журнал «Четвертый глаз» и углядел на самом дне ящика пуговицу. Кто ее туда подкинул, понятия не имею. Вынул — точно она, с пальто! Я никогда раньше таких пуговиц не видел: квадратная, из красного металла, а в центре — черный пластмассовый кружочек… Слушай, — посерьезнел вдруг следователь, — то, что Мельпоменовой за все содеянное отвечать придется, это понятно. А лично ты собираешься подавать на нее заявление в милицию по поводу хулиганского нападения?

— Вряд ли, — вздохнула Ника. — Она ведь не очень-то здорова…

— Твое дело, — согласился Мармеладов и вдруг заволновался: — Ты, Никуша, сейчас нуждаешься в поддержке. Попроси мужа прервать духовные искания — пусть поможет тебе по хозяйству!

— Да он и так собирался на днях вернуться в Питер. Сейчас, наверное, в дороге. А если вдруг уже приехал, то сразу и не сообразит, что меня давно дома не было. Ты ведь сказал, что котиков моих кормил регулярно, всю посуду грязную перемыл и даже цветочки на окнах полить не забыл. Прямо как герой рекламы!..

…Подкатили, наконец, к дому. Поднялись на пятый этаж. Семен достал из своего кармана ключ от Никиной квартиры и открыл дверь.

В прихожей Ника сразу же почувствовала цветочный аромат… Так и есть! Гостиную украшал букет, какие дарил ей только Вовка: две ветки цветущего жасмина вперемежку с белоснежными пионами. А за окном — зима!..

Нику охватило блаженство. Ведь где-то совсем рядом — наверное, в душистой пенной ванне, — нежился сейчас ее уставший с дороги муж, дожидаясь возвращения своей единственной и любимой…

Он стоял у окна и смотрел на небо.

Приближалось его любимое время суток, когда пейзаж в оконной раме становился таинственно-синим, с особым — городским — оттенком из-за света уличных фонарей.

Скоро загорится Венера. Он называл ее звездой, хотя знал, что это планета. Венера была «его» звездой: оттого что зажигалась в этот замечательный час и оттого, что так ярка, велика и видна ему без очков. Несколько лет назад он внезапно увлекся астрономией. Узнав, как зовут очаровавшую его звезду, стал приветствовать ее по имени. Она почувствовала его внимание, отозвалась и подарила женщину по имени Любовь…