Втиснувшись в вагон, Люба привычно прижала к животу болтавшуюся до этого на плече сумочку. Таким образом она отстреливала сразу пару зайцев: защищала личное имущество от поползновений мерзких воришек, а собственный живот — от болезненных ударов дипломатов. Нет, не тех дипломатов, которые дипломатично ездят в личных авто, дабы не увеличивать давку в общественном транспорте. Она пыталась обезопасить себя от твердых и острых углов портфелей-дипломатов: по причине малого Любиного роста они так и норовили врезаться ей в живот в процессе перемещения их владельцев по вагонному пространству.

Устав думать о муже, она задумалась об антиджентельменах. Один из них сидел в полуметре от нее, вульгарно икая и отхлебывая что-то спиртоносное прямо из бутылки. Он, конечно, и не думал предложить девушке свое место: регулярно подносить руку с бутылкой ко рту в такой жуткой давке в положении «стоя» совсем неудобно.

Люба вдруг отчетливо поняла, что грядущая лет через пятьдесят старость вряд ли увеличит ее шансы на спокойные посиделки в автобусе или метро. Вспомнился не потерявший актуальности анекдот:

Старушке в автобусе не уступают места. Она сетует:

— Перевелись интеллигенты…

Сидящий поблизости мужчина парирует:

— Интеллигентов, мамаша, до хрена. Местов не хватает…

Выбравшись из метрошного подземелья на свежий воздух, Любовь Левкасова немного повеселела — теперь можно забыть о транспортных баталиях до вечера. Но не тут-то было! Пересекая по «зебре» улицу на зеленый свет, она едва-едва не попала под иномарку, проигнорировавшую нехитрую цветовую шкалу светофора.

Это было уже чересчур для взвинченных Любиных нервов, да еще после тяжелой бессонной ночи! Она громко и непечатно выругалась вслед блистающей перламутровыми боками машине. И это случилось с нею впервые за все три десятилетия прожитой жизни! Люба, уверенная в своей неспособности материться, крайне удивилась и опечалилась внезапно прорезавшемуся сомнительному дару…

Спустя миг в голове опять промелькнули воспоминания на тему организации дорожного движения в незабываемой Вене. Машины там послушно останавливались и на размеченных переходах, и вне их, едва лишь завидя на горизонте человека, жаждущего перейти проезжую часть. Водители и пешеходы Австрии явно дружили друг с другом.

Чувство бессилия перед российским хамом-автолюбителем, перед недолгой, но уже закатившейся в тупик семейной жизнью, лишило Любу последних крох здорового оптимизма.

У входа в музейный двор она отметила непривычно большое скопление людей. Ее ручные часики показывали начало двенадцатого. Странно… Летние школьные каникулы уже закончились, осенние еще не начались. Похоже, встав сегодня поутру, народ понял, что жить по-старому дальше нельзя и пора подниматься на новый виток культурного развития!

Протиснувшись сквозь толпу, она увидела на узорных чугунных воротах табличку следующего содержания: «Извините, музей закрыт по техническим причинам до 12 часов».

— Наверное, ограбили их или еще какие неполадки, а нам тут изволь маяться… — недовольно бурчали те, кто по каким-то причинам решил попасть в прославленный музей именно сегодня.

Люба решительно постучала в милицейскую будку у ворот музея. Усатый страж порядка раскрыл служебный пропуск и попросил девушку улыбнуться. Он хотел убедиться в том, что довольная жизнью физиономия на документе соответствует не очень-то веселому оригиналу.

Требуемая улыбка удалась Левкасовой легко и естественно — ее рассмешили карикатурные усищи охранника, победно закрученные вверх, как у знаменитого художника-сюрреалиста Сальвадора Дали. После этой процедуры девушка была официально опознана и допущена к замечательно красивому зданию цвета омлета, приготовленного из сухого яичного порошка.

Добравшись от будки с милиционером до специального помещения в вестибюле музея, где кучковались экскурсоводы, Люба окунулась в возбужденную беседу коллег.

— Вы представляете, ноги-то у него, оказывается, были в ведре не с водой, а с дешевой водкой!

— А ты откуда знаешь, что дешевой?

— Так ведь от «Девятого вала» Айвазовского до сих пор таким перегаром несет — как будто в шторм потерпел крушение танкер с самогоном!

— А я слышала, что ленточки бескозырки были под его подбородком завязаны так, как бабки в деревне головные платки подвязывают…

— Глаза-то у него сначала открытые были?

— Нет, закрытые.

— Почему же на фотографии открытые?

— Так их всегда открывают, когда мертвецов фотографируют!

— Что за бред? — спросила Люба у примолкших на мгновение женщин (в экскурсоводческом штате состояло, увы, лишь двое мужчин, но и у тех сегодня был выходной).

— Это не бред, — ответил дружный хор. — Это чрезвычайное происшествие!

Через несколько минут девушка была в курсе всех на данный момент известных музейному персоналу подробностей. Неординарное событие на экспозиции Айвазовского было обрисовано доходчиво, образно и убедительно — то есть в полном соответствии с мастерством рассказчиков-групповодов.

Впечатлительная и сердобольная Люба после прослушанной истории потеряла дар речи. Однако вскоре ее профессиональное любопытство взяло верх над человеколюбием:

— А картины-то, картины? Все на месте и в сохранности?!

— Слава богу, да!!! — успокоили ее те, кто свято верил, что Всевышнему не безразлична участь культурного достояния России.

Следственно-оперативная бригада уже покинула стены музея. Посетители начали энергично знакомиться с шедеврами русского искусства, не подозревая об истинных причинах нарушения рабочего музейного графика. Невезучий диванчик с выставки Айвазовского, на котором сидел почивший экскурсант, был тщательно вычищен и внешне ничем не отличался от ближайших плюшевых собратьев.

Как бы в пику коллегам, объявившим этому дивану бессрочный бойкот, Люба Левкасова решила его реабилитировать. Она прошла от музейной будки тот самый путь, который проделали ночью потерпевший мужчина и его таинственный убийца, если таковой имелся. Боязливо опустилась на нехорошее место, где располагался всего несколько часов назад инкогнито в бескозырке. Озадаченным дамам-экскурсоводкам она объяснила свой поступок мистически-туманно: ей, дескать, почему-то очень хочется понять подоплёку и смысл случившегося и прочувствовать самолично тот уголок музейного пространства, где состоялся хэппенинг с летальным исходом.

После ухода Мармеладова Ника Лосовская повалялась какое-то время под пушистым пледом на диване. Потом обреченно поняла, что копание во вчерашних впечатлениях вряд ли принесет реальную пользу ее другу-следователю.

Память у нее была своеобразной. Этакая антикварная лавка, где хранились в очень причудливых хитросплетениях зрительно-слуховые переживания, коллекции стереокартинок, стереозвуков и вообще неклассифицируемые вещи. Ника принадлежала к той породе людей, которым легче последовательно описать цветовую гамму всех наслоений краски на облупленной деревянной веранде в «детсадике» ее детства, чем запомнить имя героя какого-нибудь моноспектакля, внимательно просмотренного час назад.

Но всё это отнюдь не означало, что Ника перманентно витала в сладких абстрактно-художественных облаках. Когда была на то нужда и большая заинтересованность, она становилась очень даже трезвым и практичным аналитиком.

Немало воды утекло с тех пор, как Семен Мармеладов пересел со студенческой скамьи в кресло следователя уголовного розыска. И все это время он находил в лице Ники Лосовской не только преданную подругу, но и разумного советчика. А уж каким накалом обладала ее извечная страсть к тайнам! Приобщенная Семеном к разгадыванию какого-нибудь необычного преступления, она становилась настоящей внештатной ищейкой — теряя покой и сон и забрасывая свою собственную работу.