Рядом притулился один из соседей-лесорубов, явно симпатизировавший ей с самого первого дня поездки. Его характерной формы глаза, встречающиеся только на Западной Украине и в Польше, напомнили Нике друга ее юности, давнюю любовь.

Молодой лесоруб, неправильно истолковав Никину ностальгию, нежно взял девушку за руку и предложил провести романтическую ночь вдвоем на верхней полке.

Ника не относилась к тем благовоспитанным девицам, которые в подобных ситуациях начинают обморочно ахать, театрально возмущаться и бормотать, что они «совсем не такие». Она просто миролюбиво произнесла: «Знаешь, у меня есть муж. И я, мальчик, лет на десять тебя старше».

Возрастную разницу Лосовская приплела не случайно — знала, что в западно-украинской провинции относятся к ней гораздо трепетнее, чем в больших российских городах. Когда-то несостоявшийся Никин жених предупредил ее перед знакомством со своей украинской мамой, чтобы девушка ни в коем случае не признавалась, что старше его — о, ужас! — на целый год.

Лицо лесоруба, не убиравшего своей руки с Никиной, стало обиженно-удивленным:

— Так мне уже двадцать в этом году стукнуло! — гордо заявил он.

— Ну, вот видишь, мой прогноз почти оправдался.

— Не может быть, ты настолько старой не выглядишь!

Пришлось Лосовской, которую до сих пор незнакомые пожилые люди на улице называли девочкой, доставать из сумочки паспорт и уже документально усмирять ухажера. К счастью, это сработало.

На следующий день прибыли в Красноярск, и Никин вагон опустел почти наполовину. Прощаясь с девушкой, лесорубы предупредили ее, что здесь в поезд иногда садятся освободившиеся из зоны зэки. И вот они появились… Трое, угрюмых, недомашних… Да уж, дорога у Ники явно не задалась!

Один из бывших заключенных подсел к оробевшей девушке и ласково пробормотал: «Ты меня не бойся, у меня незаконченное высшее образование. Будешь меня держаться — эти двое тебя не обидят. В общем, защищу если что».

«Приехали!» — ахнула про себя Лосовская и даже не нашлась, что сказать в ответ.

— А чего это ты от меня всё отодвигаешься? Брезгуешь что ли? — поинтересовался недообразованный зэк.

— Да нет, — вежливо пролепетала Ника. — Я просто вообще никогда слишком близко с малознакомыми людьми не сажусь.

— А ты не понимаешь, что это задевает людей и оскорбляет даже? Народ ведь начинает думать, что ты шибко гордая, раз нос воротишь и от дружеского общения отказываешься, — нравоучительно сообщил попутчик. — Ну да ладно, живи, оставлю тебя в покое. Хотя жаль, конечно, что не хочешь со мной в тамбур прогуляться, чтобы у нас с тобой всё было «в ёлочку». Мне ведь тяжело, когда рядом молодая и симпатичная, а ножки у нее так обтянуты…

Ника пристыженно насупилась и начала прятать ноги в стареньких спортивных брючках подальше от тоскующего мужского взора. «Какое счастье, что у меня нет таких шикарных форм, как у Зоси, — тихо радовалась она. — А вот Мэрилин Монро, бедной, вообще было бы от него не отделаться. Хотя вряд ли она когда-нибудь путешествовала по Сибири плацкартой и в подобной компании».

К Никиному удивлению оставшиеся сутки промелькнули достаточно спокойно. Освободившиеся зэки ушли в другой вагон, где ехали их товарищи по зоне…

И вот уже девушка лихо спрыгивает с вагонной лесенки-подножки на низкую платформу. Почему-то здесь, в городе с населением почти в треть миллиона человек, поезд, часами прозябавший на забытых богом полустанках, останавливался всего на три минуты. Как тут справлялись с посадкой и высадкой люди постарше Ники оставалось загадкой.

Лосовская вышла на площадь перед вокзалом и стала дожидаться автобуса. В центре площади, лицом к городу и задом к ожидающей транспорта толпе, стояла скульптура, изображавшая молодого человека в фартуке сталевара на эротично обнаженном торсе и с залихватским чубчиком на голове. На ладони привокзальный юноша держал первый в мире искусственный спутник Земли с обломанными антеннами, и казалось, что он только что собственными руками создал это чудо и собирается метнуть его прямо в космос. Юноша явно приходился родным братом садово-парковым девушкам с веслами, но Нике он чем-то нравился: возможно тем, как доверчиво он устремлен к звездам…

Показался нужный автобус. Через пару минут Лосовская уже проезжала мимо бетонкой плиты, загораживавшей проезд в своеобразные парадные городские ворота. «Воротами» здесь именовали два одинаковых дома с колоннами, стоявшие по обеим сторонам дороги. Один из них был сейчас полуразрушен.

Ника знала, что на первом этаже этого дома располагалась редакция самой популярной и старой городской газеты, называвшейся когда-то «Пять минут до коммунизма», а потом переименованной просто в «Минутку». Бабушка писала, что в прошлом году однажды ночью в здании произошел взрыв, от которого погиб редакционный сторож. Жильцов — а дом был жилым — расселили, но сам дом пока восстановить не удалось, хотя на носу был первый крупный юбилей города — его пятидесятилетие.

Ангарск — а именно сюда почти пять дней добиралась из Питера Лосовская — носил неофициальный титул «города, рожденного победой» — победой над фашистской Германией. После войны оборудование одного из крупных немецких заводов было перевезено на берег далекой реки Ангары, и здесь, среди тайги, началось строительство нового промышленного города. Так вышло, что в детстве Ника несколько лет прожила у своей сибирской бабушки и Ангарск, наравне с Питером, стал для нее родным.

Вообще-то бабуля была коренной ленинградкой, но перебралась в эти края уже очень давно. По пути до ее дома Ника с грустью разглядывала из окна автобуса знакомые места, соболезнуя облезшим зданиям, которые встречались даже на центральных улицах. «Сейчас на полчаса в ванну залезу, — мечтала девушка. — Потом в магазин слетаю и с корзинкой вкусностей, как Красная Шапочка, заявлюсь в больничную палату. То-то охов и ахов будет! Как бы бабуле от радости опять с сердцем плохо не стало… Надо было мне, растяпе недогадливой, позвонить перед отъездом кому-нибудь из ее знакомых, чтобы ее предупредили-подготовили. И чего это вдруг с ней инфаркт случился? Она ведь о сердце всегда только в переносном смысле упоминала — когда сердечные переживания описывала. Ни с того, ни с сего инфарктов, по-моему, не бывает. Так что же могло довести бабулю до такой беды?»

Добравшись до знакомого светло-зеленого дома, Ника застыла у железной двери подъезда, выкрашенной голубой краской. Во-первых, девушку смутила явная несочетаемость зеленого и голубого. Во-вторых, новая железная дверь, сменившая привычную деревянную, была наглухо закрыта. Кодовый замок, домофон и прочие приметы цивилизации отсутствовали, но при более внимательном осмотре обнаружилась дырочка для ключа. На счастье Ники, вскоре к подъезду подрулил на самокате мальчишка лет десяти и, задрав голову, истошно заорал: «Ма-а-ма-а!!!» Высунувшаяся из окна мама привычно метнула на асфальт ключ, и Лосовская едва успела отскочить в сторону, потому что он летел ей прямо на голову. Минуту спустя она вслед за мальчишкой проникла в прохладное нутро подъезда.

Позвонив в квартиру соседки Музы Ивановны, сообщившей в Питер о бабушкиной болезни, Ника прислушалась, но не услышала ни приближающихся шаркающих шагов, ни криков и смеха многочисленных Музиных внучат. Постучала кулаком — тот же результат. «То ли они на даче, то ли в квартире у бабули цветы на окнах поливают», — предположила девушка.

Она позвонила в другую дверь — с веселым номером «55». За дверью раздался мягкий шелест домашних тапочек по линолеумному полу. Ника приготовилась увидеть простое лицо тети Музы, апельсиновый перманент мелкими барашками на ее голове, старенький халатик с недостающими пуговицами и шлепанцы с вечными дырками на больших пальцах.

Шаги замерли возле самой двери. Наверное, тетя Муза разглядывает нежданную гостью в глазок и не узнает ее.