Таким подавленным Борис Сергеевич не видел своего сына никогда. Оставшееся до приезда Шпырина время он провел на кухне, скособочившись на стоявшей у окна табуретке. Пил пустой чай и молчал.

Приехал Шпырь. Тоже помолчал. Потом подсчитал что-то на карманном калькуляторе и назвал Романовым сумму, которую им предстоит выплатить. Отец и сын окаменели. Шпырь помолчал еще немного, а потом добавил, что он добрый и подождет погашения долга целую неделю.

В доме Бориса Сергеевича не было дорогих вещей. Была большая, собранная за всю жизнь библиотека. Но раритетов в ней, увы, не числилось.

Через сутки Гошиного молчания Романов-старший понял, что его сын в таком состоянии способен сделать что угодно — даже наложить на себя руки. Медлить больше было нельзя.

Он собрал все документы на свою квартиру и отправился с ними в агентство недвижимости «Карточный домик». Чтобы добыть для сына деньги, он решил продать квартиру и купить какое-нибудь дешевое жилье. Разница должна была пойти на погашение долга.

Через две недели Романовы переехали в старый кирпично-бревенчатый домишко на окраине города. Георгий не мог смотреть отцу в глаза и сообщил, что возвращается к матери и отчиму на Дальний Восток.

Любовь Эмильевна успокаивала своего друга, как могла:

— Рано или поздно, Боренька, но у Гоши все еще наладится. И ты из-за квартиры сильно не горюй. Мы ведь с тобой уже успели до Гошиного приезда помечтать о совместном житье-бытье. Ну так вот, Боренька, я делаю тебе предложение руки и сердца. Видишь, какая у тебя современная подруга! Поселимся у меня — благо, места достаточно. А твой домик будет у нас вместо дачи. Смотри, на соседнем участке хозяева сколько всего понасажали! И все отлично растет-цветет. Заведем петуха и будем тут выходные проводить. Ты только представь себе, как хорошо будет, правда, милый?

— Хорошо-то хорошо, да не очень, Любочка. Не хочу я свои проблемы на тебя сваливать. Надо мне какое-то время одному побыть… Разобраться, привыкнуть к новой обстановке, к новой жизни… Люди ведь везде живут: и в пещерах, и в банановых шалашах. А моя избушка не так уж плоха. Даже ванна сидячая есть и нагреватель воды «Калифорния»… Нужно только трубы для газовой плиты заменить, стекла недостающие в окна вставить да забор починить. И вполне существовать можно. Зато соседи теперь не будут мне ни сверху, ни снизу мешать, — оживленно рассуждал Борис Сергеевич. И тут же замолкал удрученно, с тоской вспоминая свою уютную и основательно обжитую за четверть века квартиру…

«…Итак, — подытожила в полуночной темноте Ника, — сначала Гоша избавил бабулиного друга от «излишнего» комфорта, а потом и от себя самого. Борис Сергеевич снова оказался один — только по другому адресу и в жилище классом пониже. Да еще, вдобавок, с ощущением несправедливости в душе: ну почему с ним такое случилось на старости лет?.. А еще, говорила бабуля, Борис Сергеевич все время думал, что ему нужно сделать, чтобы сын не винил себя в случившемся до конца жизни?»

Перед отъездом к матери Георгий говорил отцу, что когда-нибудь обязательно разбогатеет, вернет ему долг и купит хорошую квартиру. Борис Сергеевич держался при расставании молодцом. Он улыбался и шутил, что собирается полюбить деревенскую жизнь и завести кроликов со свинкой. «Свинка у тебя уже есть, папа, — сказал тогда Георгий. — Это я, сынуля твой, бизнесмен хренов…»

Ника знала, что до взрыва Борис Сергеевич успел прожить в своем домике три месяца. Приход весны смягчил грусть от расставания с привычным жилищем. На «дачном» участке появилась первая травка, зацвели плодовые деревья, и через какое-то время бывший стопроцентный горожанин Романов не жалел уже ни о чем. Оптимист по натуре, он был рад новой полосе своей жизни и называл себя юным натуралистом на пенсии. Изучал книги по садоводству и вскоре научился разбираться даже в том, чем отличается репа миланская белая красноголовая от репы майской желтой зеленоголовой… Он ужасно веселился, когда покупал для посадки семена овощей, названных именами литературных героев:

— Люба, посмотри какие баклажаны: «Робин Гуд» и «Щелкунчик»! А сладкий перец кто-то умудрился назвать «Отелло»!.. И очень интересно, какой вырастет картошка «Золушка» — неказистой маленькой замарашкой или красавицей на королевском балу?..

Иногда он разыгрывал Любовь Эмильевну:

— Любочка, я теперь предпочитаю Пастернака-студента.

Никина бабуля искренне удивлялась:

— Тебе же раньше его зрелые стихи больше нравились…

— А пастернак «Студент» — это, милая моя, сорт такой у съедобной огородной травки!

…А потом произошел взрыв. И не суждено было узнать Борису Сергеевичу, какой выросла его картошка «Золушка»… А для Любови Эмильевны мир без него опустел.

Ника старалась утешать ее, чем могла:

— Может быть, Ба, в следующей земной жизни вы встретитесь еще раз. Надо только очень-очень этого захотеть!

— Хорошо, девочка, я постараюсь. A-то ведь в этой жизни мы не успели наговориться-нарадоваться друг другу. — И опять Любовь Эмильевна обращалась печальной улыбкой к единственной фотографии, на которой они были вместе.

Ника переводила взгляд туда же. На снимке хмурились облака, но вдохновенно цвели яблони, и казалось, что жизнь непременно подарит этим двоим еще много счастья…

Первым проснулся Никин нос — от дивных кулинарных ароматов. Потом пробудились глаза и недовольно отметили, что в комнате для утра мрачновато. Девушка подскочила к окну и распахнула шторы. Радостно поприветствовала ярко-синее небо и тут же, опустив взгляд вниз, ойкнула.

За ночь она успела забыть свое вчерашнее потрясение от модернизации бабушкиного двора. Главным в его новом облике стали голые древесные стволы, заканчивающиеся круглыми спилами как раз на уровне Никиных глаз. Перед ней была демонстрация того, что городские дендрологи называли очень красиво — омоложением тополей.

Эти тополя сажали в молодом сибирском городе полвека назад. С приходом лета они мучили горожан тоннами вызывавшего аллергию пуха, а в последние годы страдали и сами — от древесного рака и тополиной моли, пожиравшей молодую листву и залетавшей в раскрытые окна квартир. Приходилось срезать с больных тополей все ветви и укорачивать оставшиеся стволы. А еще позже выяснилось, что меры эти не помогают, и надо просто рубить деревья под корень.

…Любовь Эмильевна завтракала в уютной светлой кухоньке. Она вальяжно обмакивала блинчики собственного приготовления в стоявшие перед ней вазочки с вишневым, малиновым и брусничным вареньем. Уговаривать Нику присоединиться к трапезе не пришлось.

«Вот это настоящая жизнь! — блаженствовала девушка, налегая на пятый блин. — Когда на столе такая вкуснотища, а рядышком с тобой — бабушка по имени Любовь… Но что же это я? Сижу тут, обжираюсь, а надо ведь серьезно поговорить с бабулей о ее сердечном приступе и о том, как всё это случилось…»

— Ба, — осторожно попросила она, — расскажи мне поподробнее о твоей последней встрече с Борисом Сергеевичем.

— В тот день мы ездили с ним в местный самодеятельный театр, — начала рассказ Любовь Эмильевна. — Посмотрели очень славный спектакль, погуляли и безо всяких дурных предчувствий разошлись по домам.

— А он не говорил тебе, что ему кто-то угрожает? Ну, этот Шпырин, например? Может, он у Бориса Сергеевича еще денег потребовал?

— Нет, Никуся, ничего такого Боря мне не говорил. Он вообще не любил плохими новостями со мной делиться. А в последний наш месяц он заметно духом воспрянул, развеселился… Временами просто искрился от радости. И глаза у него иногда становились такими хитрющими, что у меня, дуры старой, порой даже нехорошая мыслишка проскакивала: уж не втрескался ли мой разлюбезный пенсионер в какую-нибудь соседку по саду-огороду — покрасивее меня да помоложе? К тому же и о браке со мной он почему-то перестал заговаривать. Не удержалась я однажды и спросила его напрямую. А он и говорит, что свадьба наша состоится тогда, когда судьба натолкнет меня на находку какого-то сюрприза. Сюрприз этот якобы у меня под носом спрятан и может сделать нашу жизнь еще интереснее и радостнее…