Аркадий Зефиров оказался невысоким и рыжеватым, одет он был в обычный спортивный костюм.

Ника сидела в тесной «хрущевке» на старом диванчике и разглядывала мармеладовского приятеля. «Волосы он носит ёршиком, чтобы казаться выше ростом, а усы отрастил, чтобы придать более строгий вид своему не по годам юному лицу», — решила девушка.

Зефиров рассказал ей о том, как проходило следствие, и повторил, что не обнаружил в этом деле никакого криминала.

Она задала ему тот же самый вопрос, что уже задавала следователю Ушастову, — о возможной причастности к загадочному взрыву «шапочника» Шпырина. В отличие от Ушастова, Зефирову эта фамилия была знакома.

— Не думаю, — покачал он головой. — Ведь он получил от Романовых все деньги, и даже в срок. К тому же, погибший Романов подробно описывал в дневнике все свои встречи. После того, как Романов-младший отдал Шпырину деньги, тот в дневнике ни разу не упоминался.

— А вы с Романовым-младшим беседовали? — спросила Ника.

— К сожалению, нет, — ответил бывший следователь. — Мы не смогли его разыскать. Я звонил его матери в Благовещенск, куда он собирался уехать после того, как деньги были возвращены Шпырину. Она сообщила, что сын не вернулся и даже не звонил. Где он теперь — неизвестно.

— А почему вы не объявили его в розыск? Вы не думаете, что он каким-то образом причастен к смерти своего отца и поэтому скрывается?

— Вряд ли, — подумав немного, возразил Зефиров. — Несмотря на неприятности, которые он доставил отцу, отношения между ними не испортились. Да и ваша бабушка никакой агрессивности в нем не заметила.

— Возможно, это и так, — протянула Лосовская, а потом добавила: — Но все же я попытаюсь найти этого незадачливого предпринимателя. Кто его знает… А бабушке моей ангельские крылышки за спиной не мерещатся разве что у Сатаны.

Итак, Ника решила провести собственное расследование гибели бабушкиного друга. Первым делом она наметила осмотреть остатки дома, где Романов-старший поселился незадолго до своей внезапной кончины.

Резвый трамвайчик домчал ее до окраины города. Попав в частный сектор Ангарска, она долго бродила в поисках улицы Весенней, удивляясь местным контрастам.

Новые кирпичные особняки, построенные с архитектурно-финансовым размахом, соседствовали здесь с убогими дощатыми сараюшками-развалюшками. Вычурные каменные ограды с фигурными башенками примыкали к заборчикам, составленным из старых кроватных сеток.

Сквозь груды мусора, скопившегося, видимо, за годы забвения апрельских ленинских субботников, девушка пробиралась по улочкам Заводской, 40-летия Октября, Крупской, Жданова… И вдруг ее взору предстало то, что наверняка шокировало бы вышеупомянутых пролетарских лидеров: новенькое добротное здание — «Дом Молитвы».

«Ну и ну!» — удивилась Ника. И тут же, за поворотом, обнаружила улицу Весеннюю. Прошла ее почти до середины и остановилась.

Полусгоревший домик просматривался насквозь в пустые проемы окон и дверей. Вдавленные в землю осколки оконных стекол устилали весь участок вокруг. Глядя на них, Ника почему-то вспомнила детскую игру под названием «секретики», когда под стеклышки в земле прятались разноцветные фантики от конфет. Какой же секрет хранят эти стекла? И этот дом? Помнит ли он того, кто погубил его хозяина?

Нике всегда казалось, что дом, в котором давно не живут, со временем обретает свое собственное лицо, проявляет черты, затушеванные или сглаженные до этого его хозяевами. Она ощущала сильное волнение при виде разоренных домов, зданий на капитальном ремонте, какой-то инстинкт тянул ее к ним… У каждого из этих домов была своя тайна, возможно, опасная для окружающих.

Она осторожно приблизилась к дому и почувствовала укор, исходящий от почерневшего кирпича и перламутрово-обугленных деревянных балок. Переступила через порог, осмотрелась. Наверное, всё, что осталось здесь после взрыва, растащили окрестные бомжи… А это что такое?!

На одной из стен почему-то висела на гвозде пружина. Обычная пружина, возможно, от старой кровати. Приподнявшись на цыпочки, девушка сняла ее с гвоздя и задумалась: пружина в ее руках была закопченной — наверное, в пламени пожара. Но гвоздь был новеньким и блестящим. Неужели кто-то принес его сюда уже после пожара и вбил в стену? Но зачем?

Может, теперь здесь устраивает сходки какая-нибудь необычная секта? Странно… Сколько Ника не вертела в руках пружину, никаких других предположений у нее не возникло.

Она в последний раз взглянула на железяку, туго закрученную на одном конце и растянутую — на другом, повесила ее обратно на гвоздь и пошла к выходу.

Самый простой способ для смягчения душевной смуты — посмотреть куда-нибудь повыше собственного носа. Возвращаясь к трамвайной остановке, Ника смотрела на крыши.

Вот вырезанный из дерева якорь под коньком одной из них. А вот вращающийся на ветру разноцветный петушок-флюгер… Дальше, над красноватой черепицей дома побогаче, круто выгнул спину и задрал хвост трубой металлический черный кот. Ника вспомнила, что таких котов она часто встречала в Прибалтике.

Подняв взгляд еще выше, она залюбовалась четким рисунком телевизионных антенн и хитросплетением проводов, сквозь которые проплывали редкие облака и пролетали птицы. Над одним из домов несмотря на июль ностальгически поднимался дымок печной трубы…

К остановке девушка подошла уже умиротворенной. Она мечтала поскорее оказаться дома, где ее встретит любимая бабуля и обязательно попытается облизать с ног до головы веселая бульдожка Илюша.

За чаем Ника пересказала Любови Эмильевне свой разговор с Зефировым. Про посещение улицы Весенней и найденную в доме пружину она упоминать не стала.

— По-моему, надо еще раз позвонить бывшей жене Бориса, — рассудительно заявила Любовь Эмильевна. — Ведь уже целый месяц прошел с тех пор, как следователь с ней беседовал. Скорее всего, Георгий уже вернулся.

— Мне, Ба, точно такая же мысль в голову пришла. Я даже взяла у Зефирова номер телефона этой женщины в Благовещенске. Давай прямо сейчас туда и позвоним, а то позже будет неудобно — у нас ведь с ними разница во времени.

Ника дозвонилась в Благовещенск с первого же раза. Мать Георгия Романова потребовала у девушки отчета в том, зачем ей нужен сын, потом спросила, как ее зовут, сколько ей лет, где она живет и по какому адресу прописана. Лосовская уже готовилась сообщить этой бдительной женщине номер своего паспорта, а также группу крови, но не успела: властный голос в трубке вдруг дрогнул и перешел в плач.

— Девушка, я вас не знаю, — сквозь рыдания проговорила бывшая жена Бориса Сергеевича, — но чувствую, что вы человек неравнодушный. Я не знаю, куда пропал мой сын… Я просто с ума схожу от переживаний… У вас есть какие-то сведения о нем?

— К сожалению, нет, Ираида Ивановна… Поэтому я вам и звоню. Но скажите, Георгий знает о смерти отца?

— Да, — проговорила мать Георгия, — я ему сообщила. Он звонил мне три недели назад, и я не поняла откуда. Он говорил, что доставил отцу ужасные неприятности, подвел его и поэтому возвращается в Благовещенск. Я спросила, когда его ждать. Гоша ответил, что через некоторое время, потому что якобы он собирается заменить на работе какого-то своего друга. Тогда я сообразила, что он не знает о несчастье с отцом, и рассказала ему то, что знала… Он ужасно закричал: «Это моя вина, это я его убил!» Я стала его уговаривать, чтобы он поскорей приезжал домой, но Гоша повесил трубку… — Она зарыдала снова.

— Успокойтесь, пожалуйста, — растерянно пробормотала Ника. — Я постараюсь разыскать вашего сына… И обязательно сразу же свяжусь с вами.

На желто-зеленом клетчатом пледе, укрывавшем Никину кровать, белел почтовый конверт, надписанный почерком ее мужа — Вовки Иванова. Незадолго до Никиного отъезда из Питера Вовка отправился в собственное путешествие. Сейчас он находился не так уж и далеко от Ангарска.