«Всё понятно, — ухмыльнулась я. — Раз мой стакан до половины полный, то проблем у меня нет и психике моей ничто не угрожает. Вот уж утешили, психологиньки недоделанные!»
— «Московская», — объявил магнитофонный мужской голос. — Следующая станция — «Звездная».
«А мне и с «Московской» будет до звезд рукой подать» — промелькнуло в моей голове.
Я вышла из вагона и, изучив указатели в вестибюле, выбрала направление «Автобусы в аэропорт». Когда-то я очень любила этот маршрут и, если подолгу не случалось никуда летать, то изредка навещала аэропорт Пулково просто так. Хотелось подышать предчувствием иных городов и стран. Поверить, что каждый человек может поставить здесь если и не точку, то хотя бы запятую на осточертевшем отрезке жизни и начать всё заново — в новом месте, с новыми людьми и с новым душевным настроем… Сегодня я впервые в жизни смогу улететь дуриком: без билета и багажа. Даже регистрироваться перед вылетом не придется…
Засунув руки в карманы легкой ветровки, я поднялась из подземелья. Пройдя мимо скопившихся на остановке автобусов и такси, направилась по Московскому проспекту к площади Победы. Миновала длиннющее здание уже закрывавшегося на ночь универмага и вошла в подъезд одного из высотных домов-башен, обрамлявших площадь с двух сторон. Эти двадцатидвухэтажные дома, в отличие от своих соседей-пятиэтажек, стоят не прямо на земле, а парят над нею на железобетонных сваях. Издалека они напоминают гигантские спичечные коробки на курьих ножках.
Я улыбнулась чаевничающей консьержке и прошмыгнула в огромный лифт. Привычно нажала кнопку со своей любимой цифрой «13». Лифт домчался до места, как сверхзвуковой лайнер. Мог бы и поумерить свою прыть — ведь сейчас всё должно происходить медленно и печально…
Я предполагала, что окно на улицу может быть накрепко заколочено гвоздями и его придется долго взламывать или разбивать стекло. Но мое везение на цифру «13» сработало и на этот раз. На тринадцатом этаже кто-то решил проблему за меня: стекло в оконной раме отсутствовало напрочь и, видимо, уже давно…
За окном царила темнота. Поле для решительных действий было расчищено во всех смыслах. Даже привычного мусора и окурков на лестничной площадке не наблюдалось. Зато было налицо отсутствие свидетелей и полное отсутствие защиты, хотя бы в виде стекла. Защиты от того пустынного, бездушного пространства, куда надо было перебраться из этого почти райского пятачка у мусоропровода.
Это несколько смутило меня — слишком уж идеальные условия для задуманного. Ужасно захотелось найти предлог, чтобы сделать паузу и скушать неизбежный «Твикс», но я забыла заглянуть в продуктовый ларек… Ищущий хоть какой-то зацепки взгляд скользнул по настенному творчеству местных тинейджеров.
Среди прочих граффити уверенно выделялось написанное черной краской:
«Запомни эту фразу — не люби двух сразу!»
Ниже кто-то привел два веских довода «за» и «против»:
«Если будешь двух любить, оба будут морду бить»
и
«Плюнь на эту фразу и люби трех сразу».
Размышляя над актуальной этической дилеммой, я перевела взгляд на красное граффити под окном. Здесь, наоборот, всё было предельно ясно: «Любовь — это ваза, ваза — стекло, ваза упала и нет ничего».
Да уж, пора падать…
Я вплотную приблизилась к окну, взялась рукой за пыльную шершавую раму и выглянула наружу. Взгляд вверх — жёсткие звезды уколом в глупую душу. Взгляд вниз — обледенелый асфальт, слегка поблескивающий в свете тусклой лампы у входа в дом.
Когда-то я читала о людях, сигающих вниз со стометрового моста «Голден Гейт» в Сан-Франциско. Те из них, кто случайно оставался в живых, позже никогда уже не повторяли подобных трюков. За несколько секунд свободного падения у них происходил такой суперкатарсис психики, что они начисто избавлялись от неврозов и множества других болячек.
Ну, не буду обольщаться. Мне это не грозит. Да и высота здесь всего метров сорок… А главное — не хочу я этого. Устала жить с мыслями о погубленном, пусть и не специально, Карасикове. Да и за опозоренную Анастасию Степановну стыдно — как будто над наивным ребенком поиздевалась. Ну, а про саму себя и упоминать не стоит.
Говорят, что циниками часто становятся разочарованные идеалисты… Сколько было у меня в жизни идеалов? Не так уж много: верный принц да взаимная любовь до гробовой доски. И к чему же привела возня с этими дурацкими идеалами? Я просто возненавидела того, кто ненароком подул на мои песчаные замки.
Почему же я сдалась без боя ревнивому бешенству, как обыкновенная дура-баба? И не пошли мне впрок прочитанные философские трактаты, занятия йогой и оздоровительные голодовки…
Захотелось попрощаться с самым родным, что было у меня в жизни, — с собственным лицом. Я достала из рюкзачка квадратную пудреницу. Открыв ее, протерла запыленное круглое зеркальце и взглянула себе в глаза…
Ничего колдовского и мистического — совершенно обычные глаза. А ведь тот, кто сейчас по долгу службы расследует мои музейные шалости, наверняка уверен в какой-нибудь ведьмовщине: чем же еще он сможет объяснить мои беспрепятственные ночные проникновения в музеи, оснащенные сворой охранников и современной сигнализацией?
Название у этой «ведьмовщины» очень простое — психологические тренинги, где учат тому, как незаметно и эффективно влиять на других людей и превращать их в послушные тебе марионетки. Конечно, многие после этих тренингов не в состоянии даже в трамвае без билета проехать, но я-то оказалась способной ученицей — освоила «целенаправленное воздействие на объект» на пять с плюсом. Так что облапошить музейную охрану и бомжа Карасикова вкупе с уборщицей Анастасией было для меня проще простого. Я стала как Карабас Барабас и вертела своими лопоухими марионетками как хотела!
Оказывается, мои глаза очень похожи на мамины… Нет, о ней думать нельзя! Сейчас для меня важны только я сама и моя неспособность справиться с болезнью. Ведь никто в ней, кроме меня, не виноват…
Я помню, как в первый раз прикоснулась к границе, отделяющей разум от безумия. Я прекрасно осознавала тогда, что могу сказать «Стоп!». Но так велик был соблазн откинуть сердечную боль подальше, отшвырнуть эту житуху-нескладуху и перебраться в жизнь иную, где всё возможно!
Позволив себе отпустить тормоза, я мгновенно перескочила пограничную линию. Теперь болтаюсь то здесь, то там и жутко устала от бесконечных переездов. Здесь всё ужасно негармонично. А туда — в мир безумия — тоже насовсем мигрировать не хочется. Статус чокнутой девицы, в которую тычут пальцем и крутят тем же пальцем у виска, не очень-то привлекателен!..
Было бы здорово, если бы приступы моей ненормальности были тихими и лирическими: бродила бы по питерским улицам как малахольная шекспировская Офелия и бормотала себе что-нибудь под нос. Но нет же — меня в такие часы тянет на боевые подвиги, на изощренные театрализованные акции!
Как заедающая грампластинка, я все время повторяю одно и то же, набившее уже оскомину. Не удался мне в детстве номер с «Девочкой на шаре» в праздничном концерте под названием «Живые картины», вот я и зациклилась на продолжении этих «картин», только в экстремальном варианте.
Владислав увлек меня сюрреализмом, который так созвучен моей душевной ущербности! Я усложнила мои «картины» и стала вносить в них элементы сюра. Использовала в качестве статистов посторонних людей и выставляла в смешном свете их, а не саму себя, как когда-то произошло в детской художественной школе.
Правда, с Петром Петровичем Карасиковым я переборщила: соседи сказали, что он умер как раз в тот день, когда я затащила его на выставку Айвазовского. Как хорошо, что следователь с дурацкой фамилией (то ли Марципанов, то ли Рахат-Лукумов), навещавший этих самых соседей, не застал никого в нашей квартире! Будь я в тот момент дома, наверняка бы выдала себя.
