У подножия гребня дорога сливалась с трактом, который шел вниз с севера и поворачивал на запад, к Пидруиду. Новая дорога, широкая и прямая, пролегла по цветущей долине, и по бокам ее стояли низкие белые памятные доски с двойным гербом понтифекса и короналя – Лабиринтом и Горящей Звездой. Дорога, вымощенная идеально ровным, слегка пружинившим голубовато-серым материалом, была, наверное, очень древней, как и многое другое из того, что есть лучшего в этом мире.

Животные шли, не сбавляя темпа. Поскольку они были выведены искусственно, то почти не чувствовали усталости и могли без отдыха преодолеть путь от Пидруида до Пилиплока. Они не были связаны между собой, но шли вдоль края тракта точно друг за другом, почти касаясь мордами хвостов впереди идущих. Время от времени Шанамир оглядывался назад, проверяя, не отстал ли кто.

Солнце уже приняло бронзовый вечерний оттенок, и город был совсем близко.

Эта часть дороги сама по себе представляла потрясающее зрелище. С обеих сторон ее росли благородные деревья, раз в двадцать превышавшие рост человека, с гладкими стволами, одетыми темной синеватой корой, и мощными кронами блестящих зеленовато-черных листьев, острых, как кинжалы. Среди этих листьев словно маяки сияли ошеломляюще красивые гроздья красных с желтым цветов.

– Что это за деревья? – спросил Валентин.

– Огненные пальмы, – ответил Шанамир. – Пидруид славится ими. Они растут только на побережье и цветут всего одну неделю в году. Зимой с них падают кислые ягоды, из которых делают крепкое вино. Вечером попробуешь.

– Корональ выбрал подходящее время для своего прибытия.

– Я думаю, не случайно.

Двойная колоннада деревьев все тянулась, и они ехали вдоль нее, пока наконец возделанные поля вокруг не уступили место первым загородным виллам, а затем пригородным дорогам с тесно стоящими более скромными домами; им на смену пришла пыльная зона маленьких заводиков, и наконец показались древние стены самого Пидруида, рассеченные остроконечной аркой с архаичного вида бойницами.

– Врата Фалкинкипа, – возвестил Шанамир, – восточный вход в Пидруид. Мы въезжаем в столицу. Одиннадцать миллионов душ, Валентин. Здесь можно встретить все расы Маджипура, не только людей: скандаров, хьортов, лиименов и всех прочих. Говорят, есть даже меняющие форму.

– Кто это?

– Древняя раса, аборигены.

– Мы называем их как-то по-другому, – неуверенно проговорил Валентин. – Метаморфы, кажется?

– Да. Это одно и то же. Я слышал, что на востоке их называют именно так. Ты знаешь, что у тебя странный акцент?

– Не страннее твоего, приятель.

Шанамир засмеялся.

– Мне твой акцент кажется странным, а у меня его вообще нет. Ты как-то чудно выговариваешь слова. «Мы называем их метаморфами», – передразнил он. – Вот как это у тебя звучит. Так говорят в Ни-мойе?

Валентин только пожал плечами.

– Я боюсь этих меняющих форму, – продолжал Шанамир, – метаморфов. Без них планета, наверное, была бы счастливее. Шныряют вокруг, имитируют других, творят зло. По мне, пусть лучше остаются на своей территории.

– В основном они так и поступают. Или я ошибаюсь?

– В основном. Но говорят, что хотя бы несколько их живут в каждом городе. Замышляют неведомо какие пакости для всех нас.

Шанамир наклонился к Валентину, схватил его за руку и серьезно посмотрел ему в лицо.

– Их можно встретить где угодно – скажем, глядящими на Пидруид с гребня горы в жаркий полдень.

– Значит, ты считаешь меня метаморфом в другом обличье?

Мальчик хихикнул:

– Докажи, что это не так!

Валентин прикинул, каким бы способом продемонстрировать свою подлинную сущность, ничего не придумал и скорчил страшную гримасу: растянул щеки, словно они были резиновыми, свернул рот в сторону и выкатил глаза.

– Вот мое настоящее лицо, – сказал он. – Ты разоблачил меня!

Оба засмеялись и через врата Фалкинкипа въехали в Пидруид.

В самом городе все казалось еще более древним. Дома были выстроены в любопытном стиле: стены изгибались наружу и выступали над крышами, крытыми растрескавшейся, местами расколотой черепицей, поросшей сеткой сочной низкой травы, густо пробивавшейся сквозь трещины.

Над городом висел тяжелый туман, было темно и холодно. Почти в каждом окне горел свет.

Главный тракт все сужался, пока наконец не превратился в очень узкую, но все еще идеально прямую улицу, по которой Шанамир повел своих животных. От нее во все стороны отходило множество других улиц, заполненных народом.

Всякая толпа была чем-то неприятна Валентину. Он не мог вспомнить, попадал ли он когда-нибудь в окружение такого множества людей. Они почти вплотную приближались к животному, толкались и пробивали себе дорогу локтями – толпа носильщиков, торговцев, моряков, мелких разносчиков, людей с холмов, которые, подобно Шанамиру, привезли на рынок животных или продукты, путешественников в нарядных плащах с яркими вышивками и вездесущих ребятишек под ногами. Фестиваль в Пидруиде!

С верхних этажей зданий через улицу были протянуты алые полотнища, украшенные изображением Горящей Звезды и ярко-зелеными приветственными надписями по случаю приезда лорда Валентина, короналя, в самую большую западную метрополию.

– Далеко еще до твоей гостиницы? – спросил Валентин.

– Осталось пройти всего полгорода. Ты проголодался?

– Немного. Может, даже больше, чем немного.

Шанамир подал знак своим животным, и они послушно отправились в тупичок между двумя аркадами, где Шанамир их и оставил. Затем он указал Валентину на крошечную грязную палатку на другой стороне улицы.

Над горящими углями висели нанизанные на вертел сосиски. Голова приземистого продавца-лиимена больше походила на молот, рябая кожа была черно-серого цвета, а его три глаза блестели как уголь. Мальчик жестами объяснил, что им надо, и лиимен подал два вертела с сосисками и налил светло-янтарного пива.

Валентин достал толстую, яркую, сверкающую монету с зазубренным краем и положил ее на стойку. Лиимен посмотрел на нее так, словно Валентин предложил ему скорпиона.

Шанамир поспешно схватил монету, вернул ее Валентину и положил на стойку свою квадратную, медную, с треугольной дыркой в середине, после чего они ушли со своим обедом в тупичок.

– Я сделал что-то не так? – спросил Валентин.

– За твою монету можно купить самого лиимена со всеми его сосисками и месячным запасом пива! Где ты ее взял?

– В своем кошельке.

– В нем есть еще такие?

– Наверное, – пожал плечами Валентин.

Он осмотрел монету. На одной ее стороне был изображен старик, худой и морщинистый, а на другой – лицо молодое и властное. Достоинство монеты составляло пятьдесят реалов.

– Значит, она слишком ценная, чтобы ею расплачиваться? – спросил он. – Что можно на нее купить?

– Пять моих животных, – сказал Шанамир. – Целый год жить по-царски, съездить в Алханроэль и обратно. Любое из этого, а может, и еще больше. Большинству таких, как я, пришлось бы работать за нее много месяцев. Ты совсем не представляешь ценности вещей?

– Похоже, что так, – ответил Валентин, глядя вниз.

– Эти сосиски стоят десять весовых единиц. Сто весовых единиц – крона, десять крон – реал, а эта монета – пятьдесят реалов. Теперь понял? Я разменяю ее для тебя на рынке, а пока спрячь ее. Это честный город, здесь более или менее безопасно, но с кошельком, набитым такими монетами, ты искушаешь судьбу. Почему ты мне не сказал, что у тебя целое состояние? – Шанамир от волнения сильно размахивал руками. – Думаю, потому что и сам не знал об этом. Ты удивительно наивен, Валентин. Я еще мальчик, но рядом с тобой чувствую себя мужчиной. Ты вообще что-нибудь знаешь? Известно ли тебе хотя бы, сколько тебе лет? Допивай пиво, и поехали дальше.

Валентин кивнул. Сто весовых единиц – крона, десять крон – реал. Он задумался… Что ответить Шанамиру насчет возраста? Двадцать восемь? Тридцать два? Он не имел представления. Что, если Шанамир спросит серьезно? «Тридцать два, – решил он. – Это хорошо звучит. Да, мне тридцать два года, и десять крон – это реал, а блестящая монета, на которой изображены старик и юноша, ценится в пятьдесят реалов».