Опять выступил вперед первый боярин. Он отвесил поклон Василию, и голос его зазвучал, как и прежде, сильный, торжественный.

— Великий государь! Христолюбивый брат наш, святой монах священного Ватопедского монастыря Максим бьет тебе челом. И передает благословение великого прота кира Симеона и святейшего игумена Ватопедского монастыря кира Анфимия.

Василий с одобрением кивнул. Толмач почтительно и бесшумно подошел к Максиму. Тот понял, чего от него ждут. Шагнул вперед и поклонился великому князю.

Он был худощав, небольшого роста. Черная ряса, черная густая борода. И еще черней — большие глаза. Сросшиеся брови, волосы, борода, бархатный клобук закрывали почти все его лицо. Оставался открытым только смуглый треугольник, разделенный длинным крючковатым носом. Глаза под кустистыми бровями, сверкавшие живым блеском, прятались глубоко в глазницы.

Черты монаха, казавшиеся особенно яркими и резкими по сравнению с бледным, увядшим лицом митрополита, поразили Василия.

Отвесив поклон, святогорец произнес подобающее приветствие. Пристально глядя ему в глаза, великий князь чуть наклонился вперед и спросил:

— Как здоровье святейшего прота кира Симеона и святейшего игумена Ватопедского монастыря кира Анфимия?

— По воле господа нашего Иисуса Христа и приснодевы Марии святейший прот и святейший игумен здоровы и шлют тебе поклон, могущественный князь Московии, — с готовностью ответил монах.

— Чтобы добраться до нас, ты совершил большое путешествие, — заметил Василий. — Сколько времени длилось оно?

— Целых два года, великий государь, считая все остановки, что мы делали в Константинополе, Кафе[31] и других местах ради нужд твоих людей.

— Много времени, много опасностей, — покачал головой Василий. — И весьма утомительно, должно быть, такое путешествие.

— Долгое было путешествие, — продолжал Максим, — и бесконечные опасности преследовали нас: морские стихии, зимние холода и злые духи, но с нами была милость божья. И придавала нам сил мысль о том, что в один прекрасный день мы, как все добрые путники, доберемся до места назначения.

— Верно, тяжко расставаться с Афоном, — испытующе глядя на него, проговорил Василий.

— Мы, государь, расстаемся лишь с тем, что перестаем любить. А то, с чем не хотим расстаться, уносим с собою в душе.

Великий князь смотрел на него молча.

Он не решил еще, что делать с монахом: оставить его здесь или отправить обратно на Святую Гору. Для митрополита Григория сегодняшний прием был милостью, которую оказывал русский князь посланцам греческой церкви: он допускал их к себе, разрешал поклониться, а потом отсылал назад с деньгами и подарками патриарху и святогорским монастырям.

С Максимом дело обстояло иначе.

Василий желал видеть его, беседовать с ним. Сначала он поговорит с Максимом, — думал великий князь, — а потом уже решит, что с ним делать. Ведь он просил прислать одного монаха, а прислали другого.

Накануне вечером Василий слышал от своих людей, сопровождавших греков из Царьграда в Москву, что Максим славится на Афоне своей ученостью. И судя по его речи был он человеком просвещенным. Но именно это внушало беспокойство русскому князю. Вместо смиренного старца-писца приехал этот мудрый, всезнающий монах; другого такого, сказали ему, не сыщешь сейчас не только на Афоне, а и во всем православном мире. Как знать, возможно, греческие архиереи прислали его неспроста. Подобные действия вселенской патриархии вызывали недоверие у великого князя. И теперь, во время беседы со святогорским монахом, некоторые детали — отдельные фразы, внезапный блеск его глаз, порой напоминавший Василию строгий испытующий взгляд вседержителя на церковном куполе, — не на шутку пугали его. И тогда в нем сразу просыпалось подозрение. «Не оставлю», — думал он с раздражением.

А Максим, ни о чем не догадываясь, продолжал говорить. На вопросы великого князя отвечал тотчас, но без излишней торопливости. Со знанием дела, словно предвидя заранее, о чем его спросят. Он смотрел Василию в глаза. И во взгляде монаха не было непокорства, напротив, он выражал почтение, предупредительность, добродушие. Поэтому несколько раз во время короткой беседы великий князь менял свое решение.

— Года три назад, — сказал Василий, — послали мы грамоту святейшему проту, игуменам и ученым отцам всех восемнадцати святогорских монастырей и всем тамошним братьям. Мы пожелали, чтобы святые отцы прислали нам из Ватопедского монастыря монаха Савву, весьма сведущего, как мы слыхали, в тайнах Священного писания; и мы хотели, чтобы старец этот приехал сюда, в стольный град нашего государства, и сделал разные переводы со священного языка греков на наш язык. Потом мы с радостью богато вознаградили бы его за труды и отправили обратно на Афон в Ватопедский монастырь, где жил он прежде.

— Государь, старец этот тяжко болен, — ответил Максим. — Он давно уже хворает. Потому-то святейший прот, отец наш кир Анфимий, и другие старцы протата[32] избрали меня, ничтожного, чтобы я послужил твоей милости… По воле божьей и по мере сил моих, — с поклоном прибавил он.

Затем один из бояр степенно приблизился и преклонил перед князем колени. Он держал на вытянутых руках подушку голубого бархата, обшитую золотым шнуром. На подушке лежал тонкий сероватый свиток, грамота святогорских отцов великому князю московскому.

Василий встал. Вслед за ним поднялись с лавок бояре. Великий князь обеими руками коснулся свитка в знак того, что принял его. И опять сел.

Пятясь задом и не разгибая спины, боярин приблизился к лавке, где сидел митрополит Григорий, и, повернувшись, осторожно положил на нее подушку. Толмач подвел туда же Максима.

Воцарилась тишина. Боярин наклонился, взял грамоту в руки, развернул ее и передал дьяку Посольского приказа. Дьяк начал читать:

— Почтеннейшему, блистательному, всеславному, высокотронному государю нашему Василию Иоанновичу, великому князю всея Руси, почтительнейше бьют челом святогорские монахи, прот и старцы Ватопеда, Григориата, Дионисиата, Констамонита, Дохиара, Лавры и всех прочих священных монастырей горы Афонской.

— Ты послал к нам, благочестивейший и высочайший князь, — немного помолчав, продолжил дьяк, — своих верных людей и вместе с ними в знак своей великой любви и покровительства отправил четыре тысячи рублей и много прочих даров, и мы во всех монастырях, лаврах и соборе протата во время богослужений и в вечерних смиренных молитвах не перестаем просить всевышнего даровать тебе многие лета, славу твоим прославленным предкам, здоровье и потомство государыне, великой княгине рабе божьей Соломонии[33].

Произнося последние слова, он возвысил голос. Лицо великого князя просветлело, глаза оживились, заблестели.

— Отче, Слово, Святой дух, Троица единосущная, — читал дьяк проникновенным голосом, — услышь нашу молитву! Матерь святая богородица, будь милосердна, заступись за благочестивейших рабов твоих, Василия и Соломонию, повелительница мира, сделай так, чтобы вечно стоял священный трон православия.

Сидевшие на лавках бояре благоговейно затянули басом:

— Ами-и-инь!

— Ами-и-инь! — подхватили все, собравшиеся в палате.

Повернувшись к иконам, великий князь осенил себя крестом. Митрополит и монахи, а следом за ними бояре и дьяки опустились на колени. Звуки молитв и песнопений оглашали палату, пока Василий не повернулся наконец снова к монахам; тогда установилась тишина, и дьяк продолжил чтение:

— И посылаем тебе, богочтимейший государь, как бог повелел нам, ничтожнейшие знаки нашей любви и преданности, две вазы серебряные, изукрашенные изумрудами, и символ твоего могущества, дамасскую саблю. А благороднейшей великой княгине и государыне священную вышивку, запечатлевшую Христа, образок Рождества Христова, просфору и святую воду, освященные в ночных молитвах на великой пасхальной неделе в соборе протата. А также получишь ты из монастыря Ватопедского золотой отпечаток хрисовула[34] незабвенного кира Андроника Палеолога и еще списки с божественных грамот древних императоров, писанные и нетленные знаки любви кира Иоанна и Андрея Палеолога[35], твоих предков и прадедов, положивших начало божественному царскому попечению над Ватопедским монастырем, их домом и прибежищем. И от дома отцов твоих, государь, священного Пантелеймонова монастыря[36], ты получишь серебряный крест, священное Евангелие в золотом окладе и грамоту ктитора[37], чтобы и ты, благороднейший государь, как и великий отец твой Иоанн, был высоким ктитором и покровителем отцовского монастыря и следовал примеру своих предков, немало сделавших во славу этого дома святого. Будь покровителем и заступником нашим перед султаном, освободи нас от невыносимых тягот. А из священного монастыря Хиландара[38] ты получишь священное миро и в сосуде святую каплю с виноградной лозы, что растет на могиле святого Симеона, великого царя сербского, и капля эта, князь, освящена богородицей для продолжения рода…