Ты, Максим, — обратился старый князь к святогорскому монаху, — должно быть, знаешь, кто такой папа Лев. Не сомневаюсь, ты видел его своими глазами. Скажи нам.

Максим до сих пор хранил молчание. Немногое, услышанное здесь, сразу объяснило ему многое. Он увидел, как огорчился старик Малой. Почувствовал его смятение, напускное равнодушие и понял: князь Юрий сказал неправду… Максим знал, конечно, немало о папе Льве, избалованном знатном юноше, которого провозгласили кардиналом в неполных одиннадцать лет. Но он не хотел сейчас говорить об этом. Не хотел угождать князю Юрию.

— Папа Лев Десятый не хуже и не лучше иных пап, — только и сказал он в ответ.

— Мы знаем из прошлого, — заговорил Василий Малой, — как смотрели папы римские на Византию. Так же смотрит теперь и Лев на русское княжество. Хочет он посадить в Москве польского короля и ввести веру латинскую. И почему Сигизмунду не согласиться на это? На все согласен он, лишь бы христиане объединились против ислама. Но тут же тайно засылает своих людей в Бахчисарай. И сговаривается с ханом, как одолеть великого князя.

— Это, святые отцы, происходило уже не раз, — печально покачал головой старик Малой. — Что правда, то правда. Сколько я служу русскому князю, столько времени подобные козни плетутся в Риме. Искони были свои цели у Рима; у нас, греков, — свои. Но ни Рим, ни мы ничего не достигли.

Лекарь Марк осушил бокал и удовлетворенно вытер усы.

— А кто достиг? — спросил он.

— Русские великие князья, — ответил Юрий Малой. — Только они. И нынешнее напоминает мне прежнее. Сигизмунд добивается того же, что и отец его, король Казимир. И тогда папа римский и польский король мечтали о крестовых походах. Желали союза с великим князем Иваном, чтобы все христиане могли пойти войной на неверных. И Казимир засылал послов в Москву, а сам тайно сговаривался с ханом Ахматом[97]. И к нему тоже отправлял своих людей. Русские от татар проведали это и никому не доверяли, да, никому.

— А разве московский князь не посылает теперь бояр в Казань и Бахчисарай? — спросил Максим. — Он христианин, но разве не хочет он заключить союз с сарацинами против христианских королей Запада? Говорили, будто и в Константинополь великий князь шлет послов.

— Шлет, шлет, конечно, — улыбнулся князь Юрий. — Приходится, а как же иначе, старче? Татары — народ хищный. Если б не ублажал их великий князь, напали бы они на русское княжество, много бед натворили бы.

— Да, — согласился монах. — Ну, а королю Сигизмунду не надлежит разве заботиться о своем королевстве?

— Конечно, — с готовностью подтвердил князь Юрий.

Тут Марк, с улыбкой обратившись к Максиму, сказал лукаво:

— Идет игра, святой отец. Один выиграет, другой проиграет.

Старый князь и сын его засмеялись.

— Истинно. Так было, так и будет, — по-русски сказал старик Малой.

— Всегда, князь Юрий? — печально спросил Максим.

— На том мир стоит, старец. — И он устремил взор ввысь.

— Нет, — возразил святогорец, — не на том мир стоит. Чему примером своим учил Христос?

Старик Малой не ответил. Наступило молчание.

— Любви учил Иисус Христос, — оживленно, ни на кого не глядя, заговорил вдруг лекарь Марк. — Любви и согласию, то всем нам известно. Но я, темный, недоумеваю, могут ли жить в согласии разные народы, далекие и неведомые племена, коли мы, греки, тут, в стране чужой и дикой, завидуем друг другу и нет среди нас любви и согласия?

Пока другие беседовали, Марк вел свой молчаливый разговор с кипрским вином. Старик Малой, утомленный беседой, чувствуя, что сегодня вечером он допустил не один промах, с облегчением обратился к лекарю:

— А отчего это, Марк? Как ты думаешь?

— Да вот что я думаю, князь Юрий. Корень зла только в нас самих. Не виноваты ни папа римский, ни великий князь и никто другой. Сами мы виноваты в своем ничтожестве. И вот перед вами пример: я, бедный, несчастный. А бедности не замечает только тот, кто не хочет ее заметить.

— Да, Марк, твои беды всем нам известны, — сказал Василий.

— Но все-таки послушай, князь. Из митрополичьего дома получал и я, бедняк, иногда заказы, переписывал священные книги, и платили мне кое-какие гроши. Не ради денег делал я это, нет! Ради спасения души. Но однажды зовет меня в митрополичий дом выживший из ума Варлаам и бывший князь, монах Вассиан… — Голос его дрожал от злости.

— Марк! — остановил его Максим. — Лучше не продолжай, не поддавайся искушению. Замолчи и успокойся.

— Старче! Человек божий! Почему отняли у меня кусок хлеба? Кто я? Разве я не грек, разве я некрещеный? Разве я не знаю родного и славянского языка? Ведь я тоже со страхом божьим изучал священные книги и болею за церковь.

— Марк, святой митрополит показывал мне твои писания, — еще строже сказал святогорский монах. — Убери руки, повторяю тебе, от священных книг, не прикасайся к ним!

— Ох! Что же со мной будет? — печально вздохнул Марк. — Как могу я не заботиться о спасении души?

Он покраснел, лоб его покрылся испариной. Из глаз потекли слезы. Василий от души рассмеялся. Но архимандрит Савва всю горечь и гнев, накопившиеся в нем за сегодняшний вечер, вдруг обратил против Марка.

— Проклятый! — вскричал он. — Не раз ты от меня спасался, но теперь не спасешься: я тебя прокляну! Своей алчностью позорной ты выставил нас, греков, на посмеяние в чужой стране. Ни бога, ни родину ты не чтишь, продал их сатане. Проклинаю тебя!

И, разгневанный, он встал из-за стола.

Перед тем как уехать на летнюю охоту в волоколамские леса, великий князь Василий пригласил к себе монаха Вассиана. И принял его в своих покоях, как всегда, сердечно и просто.

Великий князь благоволил к Вассиану. Отец его Иван в старческом гневе жестоко покарал старинную знатную семью князей Патрикеевых, и Василий, стыдясь этого, заискивал перед монахом — так объясняли во дворце его благорасположение. Он часто призывал к себе Вассиана, выслушивал его мнение, называл его «неколебимым столпом Княжества», «добрым ангелом», «нежным утешеньем души своей». Но Вассиан в соколином профиле великого князя, в его глазах, блестевших коварно и хищно, как и у матери его, греческой принцессы, видел иногда сверкание молнии и читал глубоко затаенные мысли.

В тот день Василий позвал его, чтобы порадовать доброй вестью. Один из врагов Вассиана, поп, обвинил его прошлой зимой в ересях и интригах против княжеского двора. По приказу великого князя дело тогда расследовали и нашли, что поп возвел на Вассиана напраслину. За это его строго покарали: заключили в монастырскую темницу до конца дней. Но теперь Василий решил, что жалкий клеветник за содеянное зло заслуживает более тяжкой кары, и повелел отрезать ему язык.

— Государь, не радуют меня наказания грешника, что мне до них? — сказал Вассиан. — Радует меня лишь то, что твоя светлость не поверила обвинениям и не лишила меня своей милости. Пускай ему не отрезают язык, он и так наказан сурово. Да судит его бог.