Другую грамоту прислали тайные люди Василия из окружения крымского хана. Их весть была еще хуже первой: Скиндер вступил в сговор с Сайдет-Гиреем, злейшим врагом Василия. И условились они сделать все возможное и невозможное, чтобы помешать дружбе султана с русским княжеством. Чтобы позволил султан Сайдет-Гирею еще раз пойти войной и разорить Московию. И через Скиндера хан шлет султану весть о том, что великий князь готовится захватить Казань, уже построил на Волге военные заставы и вот-вот отправит суда с ратью нанести удар брату хана — Саип-Гирею, что сидит в Казани. И будто питает русский князь, как и все православные, великую ненависть к султану и потому вступил в тайные переговоры с персидским ханом Кизыл-башем, заядлым врагом Великой Порты: обещал ему Василий тридцать тысяч пищалей, а ты, — жаловался хан султану Сулейману, — не велишь мне идти ни на московского, ни на волошского, и как же мне тогда жить — чем быть сыту и одету?..

Грамоты переполошили Василия. Все то, что он недавно обсудил с Шигоной и Даниилом, и эти новые вести, доставленные гонцами, слились воедино, в клубок дел, не терпевших отлагательства. Следовало действовать решительно, без малейшего промедления, довольно щадил он своих врагов, настал час поднять меч. Он уже сказал об этом Шигоне, когда они заперлись тут вдвоем для тайной беседы. Между тем Федор закончил чтение грамот.

Взволнованный князь метался по палате, как лев в клетке.

— А… — вырывался у него возглас, таивший в себе и гнев, и угрозу. — Довольно, пришла пора, пробил час. — Однако рассудок его был помрачен, и Василий никак не мог сосредоточиться, не мог решить, с чего же начать. Он умолк, и никто не осмеливался нарушить воцарившееся молчание. Внезапно Василий остановился перед дьяком Федором.

— А ты, Федор, что бы ты нам посоветовал? Как надлежит теперь поступить?

— Государь, — ответил Карпов, — думаю, что следует немедля послать нашего человека в Царьград, пусть предстанет перед султаном и пашами и расскажет им всю правду, как было на самом деле, а не как распишет им Скиндер.

Василий в это время думал о другом. После разговора с Даниилом и Шигоной он видел свой дворец в окружении врагов — бояр и монахов. С ними хотелось ему теперь разделаться — одним отрубить головы, другим языки или ноги. А Федор повел речь об ином.

Князь посмотрел на него с подозрением. Лицо дьяка было спокойным, безоблачным, а речь, как всегда, — разумной, основательной.

— Кто знает, государь, что наговорит султану Скиндер, — продолжал Федор. — Нельзя допустить, чтобы помешал он нашей дружбе с Портой. Надо торопиться. Все, что говорит Скиндер, — ложь: ни голодом его не морили, ни посольского достоинства не унижали. И приняли, и проводили с почетом…

Василий слушал молча, не спуская с Федора испытующего взгляда.

— Дело говоришь, — сказал он, подумав. — Завтра чуть свет отправьте нашего человека в Царьград. Дайте ему грамоты и наказы. Пусть едет кратчайшей дорогой, через степь. И пусть остережется, как бы не попасть ему в руки татар.

— Государь, — вставил Шигона, — пусть наши люди возьмут с собой сколько могут рыбьего зуба, мехов и денег, чтоб раздать драгоманам. Греки, что вьются вокруг султана, подобны собакам. Ежели бросить им кость, то сможет наш посол дойти до султана. Ежели не бросить — накинутся они на наших людей, такой жадный лай вокруг них поднимут, что не видать им султана.

— Окаянное племя! — согласился Василий. — Продали родину и веру, стали псами султана.

— Однако, государь, — подхватил Даниил, — разве мы тоже не держим у себя в доме греков? Да и Скиндер тоже родом грек.

— Грек, — подтвердил Шигона. — Так оно и получается: греки из Царьграда шлют сюда своего человека, а он и здесь находит греков. Так было заведено, пока жил Юрий. Что посоветуют греки послу, то он и скажет. Не один только Скиндер виноват. Скиндер делает по чужой указке. А ты припомни, государь: пока Юрий был при дворе, наша дружба с султаном никак не ладилась; сослал ты Юрия, удалил преграду, и Селим стал твоим другом. А вот теперь, при Сулеймане, греки опять почувствовали волю и плетут сети…

— Окаянные! — повторил Василий и повернулся к Шигоне. — А ну-ка, скажи, Иван, верно ли, что в келье у архимандрита Саввы найдены тайные грамоты, кроме тех, что давали ему дьяки для перевода?

— Правда, государь! Много грамот было в келье у Саввы!

Карпов с недоумением взглянул на Шигону.

— Государь… — начал он было говорить, но Василий не взглянул на него и снова спросил Шигону:

— Однако мне сказали, что у святогорца Максима таких грамот не найдено…

— У Максима, государь, не найдено, это верно, — ответил Шигона. — Однако Максим каждую ночь ходил в келью к Савве и они вместе читали грамоты, мы знаем это от его келейника Афанасия.

Федор хотел было пасть князю в ноги и сказать ему: «Выслушай и меня, государь. Максим — человек ученый, весьма ученый. Науки он знает хорошо, но в делах государства несведущ, не понимает их вовсе. Злые люди толкнули его на слова, истинного значения которых он не ведает. Будь же милосерд, государь, пощади его…»

Однако Карпова опередил митрополит.

— Государь мой, — сказал он с уверенностью, — Иван говорит правду. Сам Савва признал, что Максим приходил к нему в келью ночью. И еще у нас есть показание лекаря Марка.

Лицо Даниила пылало. Он говорил быстро и тихо, с глубокой, сильной страстью. На князя смотрел с нетерпением и надеждой. И по выражению лица князя Карпов догадался, что пробил час, когда осуществятся чаяния митрополита: ничто уже не изменит принятого решения. За долгие годы, проведенные при дворе, дьяк понял, что великий князь заранее вкладывает в уста бояр и дьяков слова, которые хочет от них услышать. Слова, которые должны услыхать все, — в боярской думе или же в Набережной палате дворца, где принимают иноземных послов. «Несчастный Максим!» — подумал Карпов. Хотя он и предполагал, что дело примет именно такой оборот, он все же не мог побороть в себе волнения. И окончательно растерялся, когда князь, словно прочитав его затаенные мысли, обернулся к нему и спросил:

— А что посоветуешь нам ты, Федор?

Дьяк ответил тихо, голос его словно таял:

— Государь мой, разве враги князя моего — не мои враги?

Судя по всему, Василий не был удовлетворен ответом. Он посмотрел на Федора холодно, бесстрастно. И снова спросил:

— Так что же ты советуешь? Коль скоро наши враги замышляют зло против твоего государя и всего княжества, ведут тайный сговор со Скиндером и действуют нам во вред, что же нам следует делать? Оставить их на свободе, чтоб рыскали, словно кровожадные звери, или же заключить в надежное место, пока господь не просветит нас, как с ними поступить?

Бледный от волнения Федор чувствовал, что взгляды всех собравшихся прикованы к нему, Он знал, что значит пойти против воли великого князя. Помнил, как Василий вышвырнул вон убеленных сединами почтенных бояр, князей и славных воевод, верно служивших еще отцу его и деду, за то, что осмелились возразить ему, произнести не то, что рассчитывал услышать от них Василий…

Поклонившись, чувствуя, как тяжелеет голова и горит от прихлынувшей крови шея, Федор проговорил:

— Великий государь, можно ли допустить чтобы враги княжества и моего князя остались безнаказанными, чтобы над ними не простерлась суровая и справедливая длань государева и божьего закона?

Однако Василий, не спускавший своих побелевших глаз с испуганных глаз дьяка, склонился к нему, словно хотел перекрыть все возможные пути бегства, и в третий раз спросил:

— Послать за ними ратников?

Карпов совсем поник. И почти беззвучно вымолвил:

— Великий государь, пошли за ними ратников…

Монастырь спал. Светилось только одно окно — ратники увидели его издали. Первым заметил его начальник стражи и указал своим спутникам:

— Бьюсь об заклад, что это чертов монах. Не спит, держит совет с самим сатаной…