Наконец Пихлер увидел то, что ждал: моторизованный эсэсовский патруль. Сначала он дважды выстрелил по кабине, потом методично, целясь навскидку, стал расстреливать прыгающих из кузова солдат.

Ответная автоматная очередь обожгла ему грудь, и, падая вниз, он вместе с болью почувствовал тугую прохладную воду.

Для Ефросиньи это было второе лето войны. Оно казалось необычно теплым, знойным, настоянным на солнечных полднях, на зыбком сиреневом мареве. Авиазвено Просековой почти еженощно летало в тыл врага, и, возвращаясь на рассвете, девушки отсыпались потом до самого обеда. «Кукурузники» возили оружие, боеприпасы, почту, а обратно забирали раненых — за Бугом и в Прикарпатье, далеко за линией фронта, действовало множество партизанских отрядов, настоящая партизанская армия.

Летчицы летали без своих напарниц-штурманов, потому что легкокрылые машины до предела загружались «партизанскими посылками», да и в штурманских расчетах не было особой надобности — маршрут давно освоили, проторили до мелочей.

Сима Глаголина как штурман авиазвена слетала в тыл только два раза. Однако потом не бездельничала, а быстро переквалифицировалась в пробивного начхоза. В ладно подогнанной капитанской форме и при двух боевых орденах, она без устали моталась до тыловым службам, обеспечивая бытовые условия женского авиационного звена.

В домике летчиц появилась удобная мебель, два патефона, трофейный радиоприемник. Солдаты из БАО[41] оборудовали специальную бытовую комнату с электроутюгами, швейной машинкой и раскладной гладильной доской. Действуя через комполка Дагоева, Сима добилась для летчиц приличной обмундировки: девушки щеголяли в диагоналевых форменных платьях, в синих беретах с летными кокардами. И у каждой новенький кожаный планшет.

А между тем Ефросинья была недовольна своим боевым заместителем. Уже трижды, вернувшись поутру с полета, Ефросинья заставала пустой кровать Глаголиной. Подруга-капитанша явно погуливала.

В один из нелетных дней звено Просековой в полном составе проводило регламентые работы на машинах. Отсутствовала только Сима Глаголина, хотя это уже никого не удивляло. Ефросинья терпеливо прождала час, а потом послала мотористку с приказом разыскать Глаголину.

Та вскоре явилась заспанная и недовольная. И не в рабочем комбинезоне, как все, а в повседневном офицерском платье.

В курилке они сели на мокрые от недавнего дождя скамейки. Не рядом сели, а напротив друг друга. Поглядывая на голубеющие провалы в тучах, Ефросинья сказала:

— Ты как знаешь, Глаголина, а мне за тебя совестно. Перед теми же девчонками-мотористками. Ты бы хоть их постыдилась.

Сима отбросила щелчком папиросу точно в бочку с водой, закопанную в центре курилки. Отрезала:

— Моя личная жизнь никого не касается.

— Какая личная? Ты же ночами остаешься здесь за меня, за командира звена! И на твоей ответственности весь личный состав. Ты представляешь, что может произойти в случае боевой тревоги?

— Господи! — притворно охнула Сима. — Она меня перепугала! Да я об этой тревоге буду знать первой в полку. Так что не городи ерунду, Просекова. Я понимаю, ты просто завидуешь мне.

— Было бы чему завидовать… — вздохнула Ефросинья, — Люди, товарищи твои, воюют, в бой идут. А ты в это время в постели валяешься.

— Так что же ты хочешь? Будем бить горшки — и врозь?

— Придется…

— Сварливая ты баба, Фроська… Но праведная — за это уважаю. — Сима сделала несколько шагов, мечтательно закинула руки на затылок: — А жалко упускать счастье, ей-богу, жалко… Ты знаешь, мне ведь вчера Дагоев расписаться предложил. Чтоб по закону: муж и жена.

— Как это «расписаться»? — удивилась Ефросинья. — Где?

— Ну прямо при штабе. Поставить в офицерских удостоверениях: «Брак зарегистрирован» — и печать. Полный порядок. Но я отказалась.

— Отказалась?..

— Ага. Наотрез.

Ефросинья никак не могла оправиться от изумления. Нет, ее удивил не столько отказ Симы от законного брака, сколько совсем другое: оказывается, во фронтовых условиях разрешается регистрировать брак прямо в штабе. Печать, и порядок!

— Скажи, пожалуйста… — обескураженно молвила Ефросинья. — Вот жаль-то…

Сима приняла это на свой счет. Пожала плечами:

— А я не жалею. Чего жалеть? Я, слава богу, замужем уже два раза побывала. А третий раз для чего, для счета? Конечно, Мишка Дагоев хороший мужик, но связывать его не хочу. К тому же его где-то в Махачкале невеста ждет…

Просекова не сомневалась, что Сима говорит правду. Только от правды этой, от доверительных ее признаний дело нисколько не менялось. В полку давно уже судачат о ночных похождениях Глаголиной. И с намеками, будто Ефросинья покрывает свою капитаншу.

— Ты решай, Сима. Решай. Я сказала, а ты выводы делай.

— Ну и зануда! — рассмеялась Глаголина, — Ладно, решим после предстоящего полета. Ведь нам с тобой собираются подкинуть какое-то особо опасное задание. Сегодня вечером будет инструктаж.

— Ты серьезно?

— Какие могут быть шутки? У меня всегда данные высшего уровня. Из первых рук.

Вечером, как и предсказывала Глаголина, их действительно вызвали в штаб к начальству. В кабинете кроме Дагоева и штурмана полка присутствовал еще гость — моложавый полковник из какого-то фронтового управления.

Задание и впрямь оказалось необычным, хотя вряд ли особо опасным. Опасность для летчика заключается в возможности быть сбитым. Одиночный ночной полет, выход на цель, точный по времени и месту, и очень точная бомбежка — именно в этом заключалась главная сложность.

Что касается особой важности (цель в глубоком тылу, хорошо охраняемая и насыщенная огневыми зенитными средствами), то, во-первых, это не в диковинку. А во-вторых, все опять же зависит от мастерства и штурманского расчета: скрытое, бесшумное снижение при неработающем моторе, внезапность, сброс бомб на цель и при полном газе, на максимальной скорости уход на бреющем.

— Не забывай про маневр, душа моя, — назидательно сказал полковник Дагоев. — После сброса бомб, сразу же противозенитный маневр; уход змейкой или скольжением. Ну ты знаешь…

— Это само собой…

Дагоев раскурил свою черную кавказскую трубку, потоптался у стены, в который раз вглядываясь в оперативную карту, со вздохом поерошил шевелюру.

— Понимаете, девочки… Вы, конечно, большие мастера своего дела… Ты — как пилот, она — как штурман. Но… Тут одного мастерства мало, понимаете? Надо что-то еще… Разозлиться бы вам надо. Ведь эти паскудники эсэсовцы что придумали? Вокруг этого железнодорожного моста — очень важного моста! — они создали для нас, летчиков, неприкосновенную зону. Они разместили в ней прямо открыто лагерь советских военнопленных. Представляете, какие хитрые изуверы! Разозлитесь на этих гадов, девушки, утрите им, поганым, сопли! Врежьте по мозгам! Был мост и нет моста. И нет никаких пострадавших, понимаете? Ну постарайтесь!

Со следующего утра началась подготовка к полету. И хоть сама Просекова считала дотошность неизменным правилом в своей работе, бесконечные тренажи, контрольные перерасчеты, дополнительные инструктажи и ей надоели за двое суток. Откуда-то прислали даже инженера-мостовика, который битых два часа объяснял им на макете устройство и крепление ферм железнодорожного моста. Как будто они потом, прицеливаясь для бомбежки, станут искать эти «самые уязвимые места»!

Еще полдня отрабатывали взаимодействие с парой истребителей-охотников, назначенных для встречи и сопровождения на обратном участке маршрута. Парни эти вертелись вокруг летчиц, как гончие вокруг ежей, швыряли умопомрачительные комплименты и клялись, что в случае необходимости подхватят сестричек и донесут на собственном горбу. Пусть они не боятся.

Ничего они не боялись, только вся эта сверхсерьезная шумиха отвлекала от главного — от спокойной и деловой предполетной подготовки.

Наконец настала ночь вылета.