Да, все это были малоприятные известия… Ларенца вдруг охватил ужас полнейшей обреченности, сразу померкли за окном, сделались тусклыми залитые солнцем зелено-голубые альпийские пейзажи. Он подумал, что вся Альпийская крепость, в сущности, не что иное, как гигантская мышеловка, из которой нет выхода, и что ему самому тоже придется до конца разделить участь тысяч полуголодных озлобленных последних защитников рейха… Или бежать в горы и там замерзнуть средь ледников, или пустить себе пулю в лоб…

— Вы напрасно поддаетесь эмоциям, штандартенфюрер! — сухо заметил Шейдлер, — Я ведь знаю, чем вы озабочены. Уверяю вас: Отто Скорцени — человек слова и дола, он обеспечит нам с вами дорогу в свободный мир. Не сомневайтесь. У него большие международные связи и надежная крыша в Португалии. Ведь вы же не откажете сделать ему услугу?

— Разумеется, — ответил Ларенц, хотя и отлично понимал, что это вовсе не выход. Такой вариант устраивал лишь Шейдлера. Что касается самого Ларенца, то он превращался в банального третьего лишнего с того момента, как прозвучат или будут написаны цифры координат. Хорошо, что Шейдлер, очевидно, из деликатности пока не требовал их.

Поболтав пустую бутылку, штурмбанфюрер неожиданно предложил:

— Черт побери! А не проехать ли нам в офицерское казино, герр Ларенц? Мы благополучно решили все проблемы, и нам не грех как следует обмыть это. Вы не находите?

— Пожалуй… — пожал плечами Ларенц.

Спустя двадцать минут «опель-капитан» затормозил у подъезда гарнизонного казино. Оба сопровождавших солдата-эсэсовца остались в машине, а Шейдлер с Ларенцем направились в казино «трясти выпивку из этого старого бурдюка — хозяина», как выразился штурмбанфюрер.

Они сняли в гардеробе фуражки, причесались, и штандартенфюрер Ларенц, выглянув из-за портьеры, вдруг попятился:

— Майн гот! Кого я вижу! Это просто невероятно, Шейдлер!

— Встретили знакомого?

— Да еще какого! Вы видите за столиком в углу плечистого загорелого оберста? Идите, Шейдлер, за своими солдатами: мы должны его немедленно арестовать. Уверяю вас, это стоящее дело!

Ларенц еще раз присмотрелся, прищурился: никаких сомнений — в зале сидел полковник Крюгель!

Запищал зуммер. В трубке знакомый резковатый голос:

— Вахромеев, как идут дела? Докладывай.

— Все в порядке, товарищ Первый. Вышли на рубеж Ландвер-канала, как было приказано. Закрепились. Сейчас группирую силы для нового броска.

— Отставить! Сдашь участок резервному полку — они уже выдвигаются. А свое хозяйство — до единого взвода — отведи в тыл, в Мариендорф. На исходные. Помнишь?

— Так точно, помню, товарищ Первый. Вы туда к нам приезжали в ночь перед форсированием. Это у взорванного трамвайного депо?

— Вот-вот! Приводи гвардейцев в порядок, пополняйся, выдирай боезапас и вообще… Словом, готовься к оперативному рейду.

— А куда?

— Куда-куда? Раскудахтался… — Генерал недовольно и витиевато закруглил фразу. — А еще сибиряком называешься! Давай жми ко мне, чтобы через час был на КП. Я тебе все растолкую!

Дивизионный командный пункт располагался в подвале продовольственного магазина. Тут затхловато, как в амбаре, пахло залежалой крупой, хотя никакой бакалеи и в помине не было: голодные берлинцы давно выскребли все до последнего зернышка.

В просторной комнате, освещенной аккумуляторными лампами, генерал в окружении штабных офицеров работал над настольной картой. Колесиком курвиметра провел по карте куда-то на юг от Берлина и, поманив Вахромеева, показал счетчик:

— Триста километров! Вот твой завтрашний путь, Вахромеев. На Прагу, понял? Получен приказ: совершить стремительный танковый рейд на помощь восставшим чехам. Речь идет о жизни и смерти наших братьев славян. Такова ситуация.

— Значит, опять танковым десантом? — уточнил Вахромеев.

— Верно, xoть и не совсем. У тебя под рукой будет не просто десантный полк, а полк автоматчиков-фаустников. Неплохая идея, Вахромеев? А подал ты ее сам, вот сам и реализуй на практике. Это ведь тебе пришло в голову организовать роту фаустников?

— Так мы склад захватили, товарищ генерал. Не пропадать же трофейному добру?

— Правильно сделал, Вахромеев! Командующий фронтом полностью одобрил. Это он приказал бросить именно твой полк на броне десантом фаустников. Вы с ним, с маршалом, оказывается, давно знакомы?

— Да как сказать… Воевали вместе. Еще с Курской дуги.

— И войну заканчивать будете вместе: маршал лично возглавляет эту операцию. По приказу Ставки. А мне, к сожалению, не повезло… Не дотянул каких-то несколько дней. Вот с рукой совсем плохо. Видишь, все сдаю — немедленно отправляют в госпиталь.

Генерал закурил, подошел к Вахромееву вплотную, протянул правую здоровую руку:

— Ну прощай, комполка! Не поминай лихом. Я ведь, честно признаться, мужик кипяченый. Но с тобой бы мы сработались, это я уж тут, в Берлине, понял. А может, после войны еще сработаемся? Как думаешь, Вахромеев?

— Не люблю загадывать, товарищ генерал. Вы уж извините. Будем живы — не помрем. Я так считаю.

И вот вторые сутки безостановочного движения. Лязг гусениц, ветер в лицо, пахнущий придорожной сиренью, короткие огневые стычки с гулким уханьем пушек и скороговоркой автоматов. И снова вперед, снова — танковый аллюр три креста!

А мысли все еще были в Берлине. Оставался, не таял горьковатый осадок какого-то неудовлетворения или, скорее, досады за очень важное незавершенное дело, в котором не довелось поставить решающую точку — концовку поручили другим. Ведь с берега Ландвер-канала, куда вышел вахромеевский полк 28 апреля, уже хорошо виден был центральный Потсдамский вокзал, просматривались аллеи Тиргартена — а оттуда рукой подать до рейхстага и имперской канцелярии.

Весть о капитуляции Берлинского гарнизона полк встретил 2 мая в пригороде, в Мариендорфе: солдаты ликовали, палили в воздух, понимая, однако, что на победном финише их все же чуточку обошли. Но замполит Чумаков оказался молодцом — провел работу, сумел взбодрить «славян». Простая, казалось бы, мысль: конец Берлина — еще не конец войны. Ведь это им, вахромеевцам, вместе с танкистами Рыбалко, Лелюшенко, Полубоярова, гвардейцами Гордова, Жадова и еще сотнями тысяч из тех, кто штурмовал Берлин, предстоит теперь окончательно завершить тяжкую четырехлетнюю войну, поставить историческую точку. Там, под Прагой.

Да, все они так и настраивались раньше: добить врага в его логове, в Берлине, чтобы потом облегченно сказать: «Амба! Конец войне!» Однако враг оказался живучим: продолжаются кровопролитные бои в Северной Германии, обреченно огрызается группировка «Север» в Курляндии, цепью траншей и дотов встает сейчас на пути Дрезден, а в Чехословакии самая сильная и крупная — миллионная группировка «Центр» фельдмаршала Шернера, который после самоубийства Гитлера объявлен главнокомандующим сухопутными силами Германии.

У Шернера под рукой свежие нетрепаные части, здесь же затаились старые знакомцы — битые-перебитые, но все еще существующие танковые дивизии СС, с которыми Вахромееву довелось впервые сшибаться в пору Курской битвы. Это все в Чехословакии, до которой еще надо дойти. Ведь впереди Рудные горы, даже в узости своей достигающие сорока километров. Наверняка траншеи на склонах, минированные дороги, лесные завалы: горы есть горы…

Нелегким будет последний удар, недешево достанется эта решающая победная точка!

Однако велик, неостановим был натиск: уже к вечеру 7 мая немецкая оборона в предгорье оказалась прорванной! В бреши хлынули сотни танков и самоходок, тысячи артиллерийских тягачей и грузовиков с пехотой. Начался ночной бросок через Рудные горы — в проливной дождь, под грохот весенней грозы.

Вахромеевский передовой отряд, с боями миновав перевалы, снова повернул к берегу Эльбы — здесь, в Чехословакии, она уже называлась Лабой. На исходе второго дня, оторвавшись от основных сил, танковый десант неожиданно напоролся на крупную автоколонну немцев. Узкая долина мешала маневрировать, однако тридцатьчетверки лихо рванули по косогору и мелколесьем прямо по склону обошли гитлеровцев, отрезая им путь назад. Одновременно рота тяжелых танков ИС принялась на скорости утюжить шоссе, давя гусеницами и разбрасывая по кюветам вражеские грузовики. Били танковые пушки, в россыпь хлопали фаустпатроны десантников — через полчаса автоколонна превратилась в груду искореженного, дымно чадящего металлолома.