Посреди этого убранства, в торце стола, сидел немолодой человек в белом смокинге. Стулья с высокими резными спинками были негостеприимно придвинуты к столу вплотную.

– Я рад вашему визиту, – раздался сухой, надтреснутый голос хозяина. – Пожалуйста, садитесь, разделите со мной вечернюю трапезу. Меня зовут Тальберг. Я тут давно живу, веду, как вы там, в Кремле, говорите, отшельническую жизнь. Не спешите представляться, за ужином и беседой я познакомлюсь с вами поближе. Садитесь, не стесняйтесь. Ах, да, вам бы с дороги умыться… Муса, предложи гостям умыться.

Муса, один из охранников Тальберга, не изменив каменного выражения лица, сделал широкий жест, приглашая в угол помещения. Там оказался обычный умывальник «мойдодыр», кусочек мыла и большое махровое полотенце. Пришлось всем умыться и уже потом усесться за стол. Ближе всех к отшельнику сели Ждан и Остронег.

– К сожалению, пища моя уныла, как уныла она у всех живущих вне Кремля, так что не обессудьте. Муса, Абрахам, подавайте.

– Какие странные имена у ваших людей, не наши какие-то, – не выдержал Остронег и вспомнил, что не представился. – Меня Остронег зовут.

– Это хороший вопрос, Остронег. Они верны мне, как ифриты верны Иблису, вот я и решил им дать магометанские имена. Своих родных имен они не знают. Мертвая Зона причудлива. Вот я тоже своего имени не помню, потому и назвался чужим. Это было так давно, что я уже и не знаю, откуда взял это имя. Но не стоит оценивать моих учеников по именам.

Ифриты принесли серебряные столовые приборы, а потом и салфетки из льна тонкой работы, сверкавшие белизной. Тальберг заметил удивление на лицах гостей:

– Жизнь отшельника не обязательно сопровождается усмирением плоти и эстетики бытия. Так что если я могу использовать утонченные предметы и жить в комфортных условиях, почему бы и нет? Но только если это не требует напряжения и суеты.

Словно в подтверждение его слов, на стол подали еду. Это оказались аккуратно откупоренные банки тушенки и большой чугун с картошкой. Картошка легко пари́ла, разнося аромат мелко посеченного укропа, которым она была щедро присыпана.

– Я считаю, что такие блюда надо подавать в аутентичном виде. Ведь нарезают хамон при всех прямо от окорока, и в этом есть высокая эстетика потребления деликатесов. Представьте себе, если устриц подадут без раковин? Это же нонсенс.

Что такое хамон и устрицы, никто не знал, – впрочем, собеседники отшельника особо от этого и не страдали.

– А вот за такой бесценный дар, как спирт, вам премного благодарен. Я давно не употреблял настоящий, чистый алкоголь. Нет, не в силу его вредности. Просто нет у меня возможности его получить, кроме как от редких путников. Жалко, хлеба у меня нет, а то бы угостил вас редкой закуской, – на строгом лице Тальберга отразилось невероятное сожаление.

– У меня есть, – раздался радостный Санькин голос.

Довольный, что может быть полезным, он выскочил из-за стола и метнулся к своей котомке, оставленной при входе.

– Какой роскошный подарок! – Тальберг с трепетом принял из рук Саньки прямоугольный белый хлеб. – Спасибо, милое дитя! Я только могу сожалеть, что ты не сможешь оценить, в силу юности твоих лет, всю прелесть холодного спирта с изысканной закуской. Абрахам, приготовь нам… ну ты сам знаешь.

– Но, господин, – возразил Абрахам, – это же для особого случая.

Охранник Тальберга впервые за вечер подал голос, потрясенный приказом хозяина.

– У нас и есть особый случай, – мягко, но настойчиво ответил отшельник. – Муса, подай рюмки и спирт.

Муса, словно только этого и ждал, внес большую хрустальную салатницу, в которой лежала фляжка, обложенная колотым льдом.

– Откуда тут лед? – изумился Мальф.

– У меня многое есть просто ниоткуда, – Тальберг развел руками, хитро прищурившись.

Поставив салатницу, Муса удалился и вернулся с маленькими хрустальными рюмками с мелким резным узором по краю.

Пока Муса разливал спирт, явился Абрахам с подносом, на котором были аккуратно разложены бутерброды с черной икрой. Треугольные ломти хлеба были покрыты тонким слоем сливочного масла, поверх которого Абрахам, не скупясь, положил в палец толщиной слой черной, таинственно отблескивающей при свечах икры. Тяжело вздохнув, охранник поставил блюдо посреди стола.

– Поверьте, господа, лучшего сочетания в мире нет! – гордо сообщил Тальберг.

– А… что это? – робко поинтересовался Санька. – Рачьи глаза?

– О нет, милое дитя…

– Меня Санька зовут!

– Санька? Как прелестно, – загадочно улыбнулся отшельник. – Нет, Саша, это черная каспийская икра. От самых лучших осетров. Ну, что, за встречу, господа!

– Рыбьи яйца, – скривился мальчик, но бутерброд взял.

Все дружно чокнулись; Санька, правда, получил по руке, за то, что потянулся к рюмке Одинца.

Некоторое время, после дружного кряканья вдогонку опрокинутым рюмкам, все оценивали закуску.

– Да, воистину древние знали толк в удовольствиях, – наконец произнес Оселя. – Я-то думал, что спирт лучше водой запивать, или там брюквой загрызть, вкуснее не бывает. А ты поди ж то!

– Господа, предлагаю повторить, дабы не прерывать органолептическую волну, – торжественно предложил Тальберг.

– Что? – удивленно переспросил Редедя.

– Я говорю – еще по одной, чтобы вкусно было! – упростил свой тезис отшельник.

Возражать не стали.

Потом была третья, уже под тушенку, которая понравилась Саньке намного больше, чем непривычные рыбьи яйца. Бутерброд с икрой он сжевал без всякого энтузиазма.

Во время еды отшельник, словно нарочно, вел только общую светскую беседу, не спрашивая ни о целях путников, ни о том, кто они и откуда. Окончился ужин чаем с настоящим сахаром. Санька честно признался, что такое попробовал впервые.

– Ну что, не хотите ли выкурить по сигаре? – Тальберг дал знать, что ужин окончен. – У меня есть запас очень хороших.

– Нам вера не позволяет, извините, – вежливо отказался Остронег.

– Что за вера, если не секрет?

– Мы верим исконно в Перуна, а он табак не жалует.

– Ну, если он не жалует, можно просто посидеть у камина, поговорить, на дым-то смотреть не грех, – не стал настаивать отшельник. – А вы, Мальф? Вы же, я вижу, другой веры?

– Я? С нашим удовольствием, – с извозчичьими интонациями ответил Мальф. – Мы у себя табак растили, махорку знатную делали.

– Ну и ладненько. Пройдемте, господа, – отшельник почему-то посмотрел на Мальфа с нескрываемой иронией.

Он поднялся и направился в глубь своего жилища, где у дальней стены, в камине, сложенном из дикого камня, Муса разводил огонь.

– Плохо с дровами, рубить приходится даже сухие ветки. Мало осталось деревьев, годных для дров, но что поделаешь. Поэтому камин только для гостей, – словно извиняясь, сказал Тальберг. – Садитесь.

Вокруг камина стояли кресла и пуфики, так что место нашлось всем. Тальберг устроился в глубоком кресле, о котором он сказал, что это его персональное. Санька выбрал себе место у самого камина; немного поколебавшись, он взял со стойки каминную кочергу и принялся слегка ворошить угли.

– Итак, господа, я ведь отшельник, в миру́ не бываю, буду рад услышать от вас рассказ о том, какая там жизнь в Кремле.

– Да в Кремле все спокойно, жизнь строим понемногу, враги давно отступили, – сказал Остронег. – Вот Мальф к нам тоже прибыл, хочет торговлю наладить. Стабильность у нас, и это не может не радовать.

– И поэтому «Говорящие с мечами» в поход идут? – хитро прищурился отшельник. – Не замечал, чтобы в мирное время лучших воинов в поход отправляли.

– Все ты замечаешь, – недовольно сказал Остронег.

Однако отшельник не обиделся, а снисходительно улыбнулся.

Мальф тем временем взял предложенную Тальбергом гильотину, обрезал сигару и начал ее раскуривать. Санька, ни разу не видевший своего друга курящим, смотрел на него круглыми от удивления глазами. Но когда первые клубы дыма дошли до него, то удивление сменилось гримасой отвращения. Мальчик покачал головой. Второй раз за вечер он понял, что удовольствия взрослых мужчин ему непонятны. Ни икра, ни сигары.