— Подумайте хорошенько, ваше превосходительство. Чтобы потом не раскаиваться! — и вышел.
«Безродный пес… советует сдаться… Нет, нет! Это тяжелее смерти…» Цзинь Шужэнь вызвал начальника охраны и приказал готовиться к отражению штурма ямыня.
Через два часа части Цзинь Чжуна открыли огонь по ямыню.
С каждой минутой перестрелка усиливалась. В бой вступила артиллерия. Первые снаряды разорвались во дворе резиденции. В окнах спальни Цзинь Шужэня посыпались стекла, а само здание вздрогнуло от разрывов. Председатель забился в угол и, обхватив руками фигурку медного божка, жалобно причитал.
Маузеристы его охраны в это время старались отразить натиск частым огнем из-за стен, но превосходящие силы наступавших подбирались все ближе к резиденции. Наконец один из снарядов угодил в западные ворота ямыня и разнес их. Пулемет на воротах замолк, маузеристы в панике побежали. Наступавшие начали взбираться на стены, как вдруг прозвучала команда о прекращении огня и отступлении. Прекратились орудийные залпы, утихли пулеметы и винтовки. Наступила гнетущая тишина.
Через четверть часа двое верховых остановились перед северными воротами резиденции.
— Откройте! — закричал один из всадников. — Я с письмом от Шэн Шицая!
Начальник охраны подошел к воротам и, удостоверясь, что прибывший действительно адъютант Шэн Шицая Лю Бин, впустил его. Лю Бин прошел в кабинет Цзинь Шужэня. Тот молился медному божку:
— Ты всемогущ… Сжалься над нами… дай моей охране силы продержаться до рассвета, пока прибудет Шэн-цаньмоучжан!
— Шэн-цаньмоучжан прибыл! — Лю Бин не смог удержаться от смеха при виде напуганного правителя.
— Шэн-цаньмоучжан? — сразу оживился Цзинь Шужэнь и радостно сжал руки Лю Бина. — Где мой защитник?
— На северных холмах.
— Почему не входит в город?
— Он окружил части Цзинь Чжуна, вынудив прекратить штурм резиденции.
— Немедленно передайте мой приказ Шэн-цаньмоучжану: пусть в пух и прах разнесет Цзинь Чжуна!
— Я попросил бы вас сначала ознакомиться с этим письмом…
Прочитав письмо, Цзинь Шужэнь в изнеможении опустился на диван. Там было написано:
«Не пытайтесь удержать подпорками развалившееся здание. Немедленно отдайте правительственную печать. В противном случае — пеняйте на себя!»
— Лучше сдайтесь по-хорошему, другого выхода нет! — тоном приказа заявил Лю Бин. Потерявший все в эти несколько минут, лишившийся речи Цзинь Шужэнь показался ему жалким.
— Шэн-цаньмоучжан, — продолжал Лю Бин, — обещает полную неприкосновенность вашего личного имущества. Я гарантирую вам жизнь и безопасность до самой границы…
— Хе… — вздохнул Цзинь Шужэнь. В этом вздохе прозвучали безысходное горе, обида, сожаление. Он обессиленно махнул рукой в направлении стола.
Лю Бин выдвинул ящик, достал обернутую в белое большую, как копыто лошади, печать.
— Готовьтесь в путь, Цзинь Шужэнь! — С этими словами он покинул кабинет.
Шэн Шицай через свою агентуру заранее узнал о намерениях Цзинь Чжуна. Он тайно прибыл из Гучена с верными ему войсками, обосновался в непосредственной близости от Урумчи и внимательно следил за развитием событий. Когда Цзинь Чжун начал штурм резиденции Цзинь Шужэня, Шэн Шицай приказал окружить мятежные части и потребовал прекратить «враждебные действия против главы провинциального правительства».
Появление Шэн Шицая Оказалось неожиданным для Цзинь Чжуна. Он растерялся, не зная, что предпринять, приостановил штурм ямыня и отправил на переговоры с Шэн Шицаем Папенгута.
— Я вас вооружил, поставил на ноги, а вы бросились в объятия Цзинь Чжуна… — холодно встретил Шэн Шицай Папенгута.
— Мне пришлось пойти на временное соглашение с ним, потому что…
— Понятно. Теперь вы готовы пойти на соглашение со мной, так?
— Я всегда с вами, я ценю и храню нашу прежнюю дружбу, уважаемый цаньмоучжан.
Шэн Шицая, разумеется, не обманула эта наивная попытка выкрутиться из неловкого положения, он лишь подумал про себя: «Теперь будешь служить мне, а появится более сильный соперник — переметнешься к нему, двурушник», — и бросил на Папенгута полный ненависти взгляд.
Вошел Лю Бин и положил на стол печать.
— Перетрусил старик. И все же мне его жаль, — проговорил Шэн Шицай, взяв в руки печать.
— Страшно перепуган, — подтвердил Лю Бин, изобразив трясущегося Цзинь Шужэня.
Шэн Шицай улыбнулся:
— Пусть теперь живет спокойно. Нажитого добра ему хватит. Отдайте приказ войскам — пусть занимают город.
— Слушаюсь! — Лю Бин вышел.
— Создам новое правительство, начну работать по-новому, — заявил торжественно Шэн Шицай. И подумал: «Пришло время уступок. Что ж, поиграем в демократию…» Мгновенно мелькнули в памяти Шанхай, комната, обставленная во французском стиле, слова министра: «Да, да, именно отойти и вернуть…»
Папенгут вряд ли заметил, как дрогнули губы Шэн Шицая в мимолетной ехидной усмешке, — во всяком случае, не должен был заметить.
— Поздравляю с большой победой! — высокопарно произнес бывший белогвардейский офицер.
— Если Цзинь Чжун и Тао Минью не хотят междоусобного пролития крови, пусть присоединяются ко мне. Они уже не извлекут выгод из политической игры.
— Я берусь уладить это дело, ваше превосходительство, — заверил Папенгут.
2
12 апреля 1933 года город Урумчи преобразился. Общественные здания, ворота городской цитадели, магазины — все было украшено флагами, а перед резиденцией правительства красовался огромный портрет Шэн Шицая. В людных местах города были развешаны объявления. В них сообщалось о низвержении Цзинь Шужэня, о том, что Шэн Шицай принял звание дубаня — верховного комиссара, генерал-губернатора Синьцзяна — и создал провинциальное правительство во главе с председателем (чжуси) Ли Шучженом. В новое правительство вошли сорок представителей различных национальностей, населяющих Синьцзян. Эта новость была необычайной — некитайцев допустили к управлению провинцией. Необычно и то, что объявления были написаны на двух языках — уйгурском и китайском.
Другие объявления призывали население приступить к мирному труду, в них приводились восемь пунктов правительственной декларации — о равенстве всех национальностей, свободе вероисповедания, местном самоуправлении, борьбе со взяточничеством и коррупцией, об улучшении условий жизни трудового люда, о культурно-просветительных мероприятиях…
Ознакомившись с этими громогласными и торжественными заверениями и обещаниями, население города высыпало на улицы, как в большой праздник. У всех было радостно-возбужденное настроение, люди ликовали, поздравляли друг друга:
— Вот и наступил светлый день!
— Это и есть свобода!
— Старый режим пал! Гнету пришел конец!
В толпе здесь и там появлялись шэншицаевские агитаторы, они выкрикивали лозунги, объявляли о конце векового угнетения, провозглашали отмену налогов, приветствовали новую жизнь и призывали народ отдать силы осуществлению «Декларации из восьми пунктов».
Пока никто еще не знал, чем на самом деле обернется этот «светлый день»: грандиозным обманом, временной уступкой народу или же реальностью, радостной действительностью на-долгие времена…
Многие искренне верили в перемены, радовались, ликовали, на стихийно возникавших митингах направляли поздравления и подарки Шэн Шицаю, дубаню — верховному комиссару, генерал-губернатору провинции. Для вручения поздравлений и подарков тут же избирались депутации, в состав которых, как правило, входили уже известные нам Турсун-баба, Назар-кази и подобные им представители высшего сословия.
3
— Ну что ты все торопишься, Шицай! Ты уже который день толком ничего не ешь! — Шэн-тайтай преградила дорогу мужу..
— Сегодня у меня очень важное дело…
— Опять? И что это за нескончаемые дела?
— Необходимо закрепиться! Упрочить власть!
— Но ты же стал дубанем! Все в твоих руках…
