— А ты? Ты у него бываешь? — Любовь Ивановна промолчала. За все лето она была у Дружинина три или четыре раза. Но зачем говорить об этом Ангелине? Та недобро усмехнулась: — Ясно, подружка! Значит, можно понять, говоришь? А я вот не желаю понимать! Ты поменяйся с ним местами. Если бы с его дочкой приключилась какая-нибудь беда, ты что, сказала бы «Привет»? А?
— У него нет дочки.
— Ты не виляй со мной. Я тебе не чужая, у меня тоже душа стонет, как на тебя погляжу… Так вот, хоть прокляни меня, хоть в морду плюнь, а он все-таки сволочь, твой Дружинин!
— Перестань! — резко повернулась к ней Любовь Ивановна.
Ангелина бросила окурок. Она словно не расслышала этого слова — почти окрика.
— Сволочь, — повторила она. — Я не хотела тебе говорить… Ты была в командировке — помнишь, два месяца назад?.. Я зашла к Чижегову, к нашему зубному, Зойкиному отцу…
— Перестань! — уже крикнула Любовь Ивановна. — Я знаю, что он был там.
Она не знала. Просто не хотела ничего слышать дальше. Не хотела — и не верила Ангелине, ни одному ее слову. Но остановить ее было уже невозможно.
— Не ори на меня, — сказала Ангелина. — Где сейчас твоя Зойка? Думаешь, в Гагры укатила спинку коптить да твои платья показывать? Дома сидит и нос на улицу не высовывает, вот она где! А почему? Ладно! Если ты святая дура, и оставайся такой, если нравится. А я уже не могу тебя жалеть. У меня на тебя уже злости не хватает.
— Если можешь, уйди, пожалуйста, — попросила ее Любовь Ивановна.
Ангелина, словно и ждала только этого, встала и ушла, нахлобучивая на голову капюшон.
…Все это ерунда, что она наговорила, она просто стала злой бабой. Ничего этого не может быть… Когда я в последний раз была у Андрея… Не надо было говорить, что я бывала у него дома, какое ей до этого дело!.. Он сказал, что нам нужно время, а я сказала, что это ему надо время… Господи, конечно, такие повороты не для него, но разве я виновата перед ним, что с Кириллом случилось такое и я должна была привезти его сюда?
…Нет, ничего не может быть, ничего не происходит, а Ангелина стареет, и Ветка однажды сказала, что боится ее… Я люблю Андрея, и не хочу терять его, и понимаю его, и вижу, что он сам мучается сейчас… Эта история с деньгами… А может быть, нам действительно нужно время, обоим, чтобы вылечить Кирилла, поменять его мурманскую квартиру на Стрелецкое, и тогда многое успокоится, Кирилл вовсе не такой уж плохой, может все сообразить правильно…
…Когда Андрей болел, то сказал, что он совсем пустой, так оно и есть, он не умеет врать. А я-то, дурища набитая, я-то как девчонка хотела услышать от него какие-то слова о любви, а ему пятьдесят, и мне уже… через месяц уже сорок семь, а он сделал для меня то, что я ждала столько лет, и я была совсем счастливой… А Кирилл захохотал, когда я сказала, что он много дал мне, как будто услышал похабный анекдот…
Да разве я слепая, не вижу, что Андрею трудно сказать мне: не могу, давай все кончим, и не потому трудно, что он боится чужого мнения, а потому, что он слишком порядочен, быстро привык ко мне и ему тяжело отвыкать, и у него всегда печальные глаза…
О чем я думаю? Все это не то и не так, и я не могу расстаться с ним, я буду приходить к нему каждый день, и завтра же скажу, что люблю его, — я никогда не говорила ему об этом, стеснялась своих сорока семи и того, что крашусь, а под краской не видно — совсем стала седая, наверно…
Нет, Вячеслав Станиславович был не прав, и я знаю, что никогда Андрей не был обывателем, — глупость-то какая! — а Ангелина назвала его… Я ей никогда не прощу, она врет, может быть даже завидует, откуда я знаю, она давно разговаривает со мной как с рабыней, с меня уже хватит этого…
— Любовь Ивановна? — Автономов, в набрякшем водой плаще, стоял под навесом, рядом с ней, и Любовь Ивановна даже не заметила, как он подошел. — Покурить вышли?
— Я не курю, — ответила Любовь Ивановна. Автономов поглядел ей под ноги, где еще дымился брошенный Ангелиной окурок, и Любовь Ивановна перехватила его взгляд. — Это не мой.
— Тогда я тоже покурю с вами, — сказал Автономов, садясь рядом на ящик. — Не возражаете? Ну и дуб же наш подшефный директор! Не люблю ругаться, а разругались вдрызг! Сводку ему, видите ли, дали, что с сегодняшнего дня погода будет как в Сочи. И райком он убедил, и мы в институте уши развесили… Сейчас поедем домой. А с директором придется еще крупно поговорить…
Он весь был еще там, в разговоре с директором совхоза, и сейчас ему надо было высказаться постороннему человеку.
— Вы всегда странно курите, — улыбнулась Любовь Ивановна. — Будто у вас через минуту заседание или боитесь, что кто-нибудь отнимет сигарету.
Автономов недоуменно поглядел сначала на сигарету, потом на Любовь Ивановну: должно быть, он никогда не замечал того, как курит.
— Наверно, это у меня с армии, — тоже улыбнулся он. — Начали гонять на строевой, пар идет… Старшина остановил роту: «Кто курящий, два шага вперед». Объявил им перекур, а некурящих снова гонять. Несправедливость, верно? Вот я и закурил тогда…
Он все улыбался, будто это воспоминание доставило ему удовольствие. Совсем мальчишка, — подумала о нем Любовь Ивановна. Наверно, ему столько же, сколько Кириллу, — лет двадцать семь, ну, двадцать восемь… А сколько уже сделано! Армия, институт, кандидатская, секретарь парткома… И почувствовала боль от этого невольного и ненужного сравнения. Автономов перестал улыбаться и сказал уже серьезно:
— Любовь Ивановна, я давно собирался поговорить с вами… на одну тему, да все было недосуг…
Она вздрогнула и вся словно бы подобралась, — только этого не хватало: говорить с Автономовым о том, что его-то уж никак не касается! — но тут же облегченно вздохнула. Автономов спросил:
— Какие у вас взаимоотношения с Туфлиным? Не удивляйтесь, что это меня интересует, и ради бога не подумайте, что я копаю под нашего милейшего директора. Просто хочу лучше разобраться в нем. Когда появилась его статья — помните?.. (Любовь Ивановна кивнула: конечно, она помнит.) — Туфлин обронил в разговоре со мной одну фразу. Дескать, в институте все этой статьей довольны, одна Якушева недовольна. Я сказал ему, что недовольна не одна Якушева, а еще и Автономов.
— Почему? — удивилась Любовь Ивановна. — Я думала, что вы…
— Нет, — качнул головой Автономов. — Для меня это тоже было полной неожиданностью… И я тоже не люблю, когда люди сами себя хвалят взахлеб. Вот я и забеспокоился — не отразилось ли на отношении Туфлина к вам то, что вы открыто говорили о его статье?
— Ничуть не отразилось, — сказала Любовь Ивановна.
— Приятно ошибиться, — кивнул Автономов. — Очко в пользу Игоря Борисовича. А вы, конечно, смелый человек. У нас далеко не каждый отважится сказать поперек… Ну, пойдемте?
Только сейчас Любовь Ивановна подумала — Ухарский! Ну, конечно, кто же еще? Это он передал Туфлину их разговор. Как все странно! Да, впрочем, ладно, бог-то с ним, передал и передал… Но она действительно не могла сказать ничего худого об отношении к ней Туфлина, лишь почувствовала, что Автономов задал свой вопрос не случайно, не зря, и что он не просто хочет лучше разобраться в Туфлине… Дальше ее мысль не шла. Это было уже не ее дело. Она знала одно: «копать» под Туфлина Автономов не будет, не такой он человек, а его легкая ирония — хотя бы вот это «наш милейший директор», — что ж, наверно, секретарь парткома имеет право на такую иронию, даже если он еще очень молод…
Она удивилась, когда на следующий день позвонили из парткома и попросили зайти к Автономову. Продолжение вчерашнего разговора? Ей не хотелось продолжать его, да и говорить больше было не о чем.
Ждать ей не пришлось. Автономов сам ждал Любовь Ивановну в комнате, где сидела его секретарша. Или это была случайность? Мог же он выйти из кабинета, чтобы распорядиться о чем-то… Вид у Автономова был немного смущенный, но это Любовь Ивановна вспомнит потом, позже. А тогда, когда она прошла в кабинет секретаря парткома и села, ее насторожило, что Автономов долго не мог начать разговор, не садился, стоял у окна, мялся и, наконец, сказал:
