Любовь Ивановна долго сидела в кресле — просто так, бездумно и отрешенно, — потом медленно встала и, достав из шкафа чемодан, начала складывать вещи. Она не знала, когда уходит поезд на Москву, не знала, есть ли самолет, — она знала только одно: надо ехать, проститься с Великим Старцем, потому что сегодня, вот сейчас, от нее навсегда ушла часть ее самой.

Когда оказываются вместе двое уже немолодых людей, окружающие вправе думать, что тут присутствует расчет. Что ни говори, годы делают свое: страсти утихают, здоровье уже не то, и худо, если в это время нет рядом заботливой души. Всем это понятно, никто никого не осуждает, — ну, и дай-то бог этим двоим дожить вместе до старости, оберегая и поддерживая друг друга…

В институте поздравляли Ангелину и Жигунова. Никакой свадьбы не было. Узнав, что Жигунов хочет заказать ужин в ресторане, Ангелина устроила ему — ради торжественного случая, надо полагать! — маленький скандальчик, и дело кончилось тихим домашним вечером, на котором было человек шесть. Один из тостов подняли за Любовь Ивановну и Дружинина. Любовь Ивановна смутилась, Дружинин хмуро шевельнул бровями — и, словно угадав его настроение, Любовь Ивановна сказала:

— Да ну вас! Человек из одного хомута еще не вылез, а вы его в другой хотите засунуть.

— Это не мы хотим, а ты хочешь, — хрипло захохотала Ангелина.

— Я?

Любовь Ивановна повернулась к Дружинину. Шутка Ангелины оказалась грубой. Дружинин еще не привык к ее выходкам и вполне мог обидеться.

— Ты ее не слушай, — стараясь говорить веселей, сказала она. — Я заявляю при всех, что твоя свобода гарантирована.

И все-таки на душе остался какой-то неприятный осадок. Ангелина не думает, что брякает. Будто не знает, в каком положении сейчас Дружинин. Жена тянет с разводом как может, хотя общих детей у них нет, делить имущество Дружинин не собирается, — в загс она не пошла. Дружинин был вынужден обратиться в суд, и она потребовала законную отсрочку на полгода. Зачем? Почему она цепляется за Дружинина, если сама понимает, что все кончено? Такой характер? Желание, как всегда, поступить по-своему, сделать еще раз больно, — господи, да что она поняла в нем за годы жизни? Мордовать больного, усталого человека из одного упрямства, из стремления доказать себе самой, что вот — хочу бью, хочу милую, и при этом закон ничего не может со мной сделать? Любовь Ивановна не понимала эту женщину, и вовсе не потому, что любила Дружинина. А тот по-прежнему не рассказывал ей почти ничего о годах, прожитых с женой, но, раз увидев ее, Любовь Ивановна могла догадываться, в каком постоянном напряжении он жил…

В апреле Дружинин все-таки не выдержал, свалился — был тяжелый сердечный приступ, врач подозревал инфаркт. Ему было велено лежать, и Любовь Ивановна пошла к Туфлину. У нее накопились «дни» еще за прошлый год, когда она дежурила в термичке, — целых шесть дней! Туфлин нехотя подписал ее заявление и поинтересовался, зачем ей понадобилось брать отгул, да еще в такое напряженное время. Любовь Ивановна ответила спокойно, сама поразившись этому спокойствию:

— Близкому мне человеку стало плохо. Я должна все время быть рядом.

Неожиданно Туфлин смутился, быстро закивал: да, да, конечно, какие могут быть разговоры! — и, выходя от него, Любовь Ивановна невольно улыбнулась. Значит, Туфлин считает меня старухой? А теперь из мужского, ничуть не уступающего нашему женскому, любопытства будет осторожно расспрашивать сотрудников, кто же это у Любови Ивановны «близкий человек»?

Она сказала об этом Дружинину.

— Ну и что? — спросил он. — Ты боишься молвы?

— Нет. Мы уже не в том возрасте, когда прячутся по углам.

— Вот именно! — усмехнулся Дружинин. — Кстати, мои сотрудники уже звонили мне — сюда! И, пожалуйста, перестань думать обо всем этом. Мы вместе, остальное не имеет никакого значения.

— Ты любишь меня?

Об этом она спросила его впервые.

Дружинин лежал, закрыв глаза, и словно не слышал ее вопроса, — а она вся сжалась, замерла и, наконец поняв, почему Дружинин молчит, провела ладонью по его лицу.

— Ну и ладно, — сказала Любовь Ивановна. — Хуже, если бы соврал.

— Пойми меня, — тихо попросил Дружинин. — И не обижайся. Я же внутри совсем пустой. Все придет своим чередом. Мне очень хорошо с тобой, Любонька. Ты не представляешь…

Он не договорил.

— Представляю, — так же тихо ответила она.

Зазвонил телефон, и Любовь Ивановна подняла трубку. Андрея Петровича? Она поглядела на Дружинина, и тот отрицательно покачал головой. Очевидно, уже устал от дневных разговоров со своими сотрудниками, а сейчас время позднее, какие вообще могут быть дела…

— Он болен.

— Это Любовь Ивановна? — спросил мужской голос.

— Да.

— Здравствуйте. Автономов. Как здоровье Андрея Петровича?

Она смущенно ответила: был очень сильный сердечный приступ.

— Передайте ему самые добрые пожелания, — сказал Автономов. — Ну а у вас как дела? Игорь Борисович рассказывал мне на днях кое-что, но я всегда делаю скидку на его нетерпеливость.

Любовь Ивановна засмеялась. Должно быть, о ее последней поездке в Придольск Туфлин доложил секретарю парткома в самых победных тонах. Сейчас ей понравилось, как Автономов мягко съязвил в адрес Туфлина. (В институте поговаривали, что будто бы полтора года назад Туфлин возражал против избрания Автономова секретарем парткома, — дескать, не слишком ли молод, только что защитился, пусть занимается наукой.)

— Правильно делаете, — сказала Любовь Ивановна. — Игорь Борисович действительно нетерпелив, но его можно понять, наверно. А работа… Работаем, одним словом.

Что ни говори, а этот звонок был приятен не только Дружинину, но и ей. Любовь Ивановна знала Автономова года три, с тех пор, как тот стал руководить в институте группой плавления. Встречались они часто, и Любови Ивановне нравились те спокойствие и четкость, с которыми работал Автономов.

Только один раз они встретились не по делу. Любовь Ивановна помнила, как пришла утром в лабораторию, увидела на столе экземпляр журнала «Металловедение» со своей статьей и надписью над заголовком — «Поздравляю!». Тут же лежала плитка шоколада. Она спросила Зою, кто сюда положил журнал и шоколад? Зоя пожала пышными плечами и ответила: «Наверно, Автономов. Заходил минут пять назад». Любовь Ивановна пошла искать Автономова, нашла, поблагодарила за журнал и шоколад и все-таки спросила — за что же такое внимание? Он улыбнулся: «А разве вы не радуетесь, если что-то получается у других?»

Сейчас она не успела рассказать Дружинину об этой давней истории — пришли Володька и Вета.

Володька принес деньги — свой долг. За сбитого лося он уже расплатился. Пришлось стиснуть зубы и не спешить с уходом из таксопарка. Сейчас, едва положив деньги на стол, он облегченно вздохнул:

— Все! В творческой биографии Владимира Якушева закрылась еще одна славная страница!

Оказалось, заявление об уходе он уже подал и будет работать на автобусе, на линии Стрелецкое — Большой город. Хотел было в  д а л ь н о б о й щ и к и, на междугородные линии, но Ветка пустила длинную слезу: то да се, да как же я буду надолго оставаться без тебя, да еще в таком… Он запнулся, и Любовь Ивановна внимательно поглядела на Ветку: та быстро отвернулась.

— Ничего не поделаешь, маман, — усмехнулся Володька. — Иногда это бывает у людей…

Любовь Ивановна подошла к Ветке и пригнула ее голову к себе. Она гладила ее по волосам, по спине, а сама чуть не ревела — вот и хорошо, девочка моя, вот и хорошо, только береги себя.

— Когда? — спросила Любовь Ивановна.

— К новому году, — всхлипнула Ветка. — А мне уже сейчас стра-ашно!..

— Глупости, — сказал Володька. — Маман двоих родила и не боялась. Я же помню!

— С ним невозможно разговаривать, — снова всхлипнула Ветка. — Вчера пришел, на рубашке дырка, я спрашиваю: откуда? — а он говорит: бандитская пуля…

— Ябедничать нехорошо, — сказал Володька и кивнул на дверь в соседнюю комнату. — О н  т а м?