По лугам, по редкоборью, Всей порою вешнею Ходит сказка Беломорья, Перегудка здешняя. Пересмех, перегуд, Сказку люди берегут. С ней рыбак живет на льдине. С ней легка дорожка, Ходит сказка вся в сатине, В лаковых сапожках! Исходила край лесной В лаковых сапожках, В кофте новой радостной, В платьице горошком! А зимой, а зимой Путь во все края прямой, В санках-самокатках, Гуси на запятках! Сани с тормозами, Едут они сами, Распашные, расписные, Вот какие сани! Гуси на запятках, Зайцы для порядка, А настанут святки — Волки для оглядки! Кое-где тряхнут ухабы По дороженьке крутой… — «Жили-были дед да баба…» — Вот начало сказки той! Тальяночка, тальяночка, Что с нами станется. Девчоночка-беляночка, Давай расстанемся. Пора расстаться нам с тобой, Пора на два года́. Вот там, за крайнею избой, Простимся, ягода. Давай, тальяночка, давай За песню примемся, Беляночка, не унывай, Давай обнимемся. Тальяночка, тальяночка, Вдвоем останемся, С девчоночкой-беляночкой Сейчас расстанемся. А. А. Сурков (1899–1983) Рано-раненько, до зорьки, в ледоход Снаряжала я хорошего в поход. На кисете, на добро, не на беду, Алым шелком шила-вышила звезду. Шила-вышила удалой голове Серп и молот алым шелком по канве. И уехал он, кручинушка моя, Биться с белыми в далекие края. Отгремела громом летняя страда, Пастухи пригнали на зиму стада. Только мне от дорогого моего Ни ответа, ни привета — ничего. Поздним вечером в студеном январе Проскрипела подворотня на дворе. Мне привез из-под Царицына сосед Шитый шелком, кровью крашенный кисет. Я кручину никому не покажу, Темной ночью выйду в поле, на межу. Буду плакать, буду суженого звать, Буду слезы на порошу проливать. Где падет моя горючая слеза, Расцветут весной анютины глаза. Я цветок печальный бережно сорву Соловья из рощи песней позову. «Ты возьми, возьми, соловушка, цветок! Далеко лети, далёко, на восток! Цветик малый на могилу положи. Про тоску мою девичью расскажи». Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. О тебе мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти не легко, А до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви. Положи мне на плечи руки И в глаза прямее взгляни. Если б знала ты, сколько муки Сердце приняло в эти дни! Не легко ходить без оглядки, Не мигая, в огонь смотреть. Возле губ наших горькие складки Будет трудно стереть. Даже если к полкам и ротам Мир придет в окопную глушь, Мы не скоро назад воротим Равновесие наших душ. Сменит вспышки ракет зарница, Зарастут окопы травой, А солдату все будет сниться Рев мотора и бомбы вой. Все же верю — пройдет война, И над выжженными полями Оживет убитая нами В этот страшный год тишина. М. В. Исаковский (1900–1973) На закате ходит парень Возле дома моего, Поморгает мне глазами И не скажет ничего. И кто его знает, Чего он моргает. Как приду я на гулянье, Он танцует и поет, А простимся у калитки — Отвернется и вздохнет. И кто его знает, Чего он вздыхает. Я спросила: «Что невесел? Иль не радует житье?» — «Потерял я, — отвечает, — Сердце бедное свое». И кто его знает, Зачем он теряет. А вчера прислал по почте Два загадочных письма: В каждой строчке — только точки. — Догадайся, мол, сама. И кто его знает, На что намекает. Я разгадывать не стала, Не надейся и не жди, — Только сердце почему-то Сладко таяло в груди. И кто его знает, Чего оно тает. |
