Пусть будет выкупом мой дух за дух и плоть твою, о друг!

Готов отдать я целый мир за твой единый волосок.

Речей я слаще не слыхал, чем из медовых этих губ.

Ты — сахар, влага уст твоих — цветка благоуханный сок.

Мне милость окажи — направь в меня разящую стрелу,

Чтоб я рукой, держащей лук, в тот миг полюбоваться мог.

Когда от взоров скрыв лицо, сворачиваешь ты с пути,

Слежу я, не блеснет ли вдруг украдкой глаза уголок.

Ах, не скупись, не закрывай лица пред нами; вид его

Бальзам для тех, кто от любви неразделенной изнемог.

Ты — полная луна, но где ж стаи кипариса у луны?

Ты — кипарис, по кипарис не блещет полнолуньем щек.

Увы, тебя не описать, твоей улыбки не воспеть!

Где подобрать сравненья, как найти тебя достойный слог?

Знай, всякий, кто осудит нас за страсть палящую к тебе,

Тебя, увидев раз, тотчас возьмет обратно свой упрек.

Ах, вновь приди! Твой лик еще на сердце не запечатлен.

Сядь, посиди! В глазах твой блеск еще сиянья не зажег.

Я к твоим ногам слагаю все, чем славен и богат.

Жизнь отдам без сожаленья за один твой нежный взгляд.

Счастлив тот, кто облик милый созерцает без конца,

Для кого твоя улыбка выше всех земных наград.

Стан твой — кипарис в движенье, сердце он пленил мое.

Ты, волшебница, по капле в грудь мою вливаешь яд.

Сжалься, пери, надо мною! Ради прихоти твоей

Я готов пойти на плаху, — за тебя погибнуть рад.

Ты сияющий светильник. Ослепленный мотылек,

Вспыхну в пламени палящем… и тебя не обвинят.

Я терплю покорно муку, душу выжег мне огонь,

Но уста твои, о пери, исцеленья не сулят.

Саади — властитель мира, но отвергнет царства он —

Быть рабом у ног любимой мне дороже во сто крат.

Бранишь, оскорбляешь меня? Напрасно! Не стоит труда!

Из рук своих руку твою не выпущу я никогда.

Ты вольную птицу души поймала в тенета свои.

И что ж! прирученной душе не нужно другого гнезда.

Того, кто навеки простерт, в цепях благовонных кудрей,

Ужели посмеешь топтать? Нет, жалости ты не чужда!

«Не правда ли, стан-кипарис живых кипарисов стройней?» —

Садовника я вопросил. Садовник ответил мне: «Да».

Пусть солнцем и тихой луной земной озаряется мир,—

Мой мир озарен красотой; твой взгляд надо мной — как звезда.

Бесценно-прекрасна сама, чужда драгоценных прикрас,

Не хочешь себя украшать: ты юностью светлой горда.

Хочу, чтоб ко мне ты пришла, осталась со мной до утра,—

Вот было бы счастье, друзья, а недругам нашим — беда!

Лишенная сердца толпа, я зпаю, дивится тому,

Что черные вздохи мои готовы лететь сквозь года.

Но если пылает жилье, то рвется из окон огонь.

Чему тут дивиться, скажи? Так в мире бывает всегда.

Кто встретил однажды тебя, не в силах вовек разлюбить.

Не вижу и я, Саади, в любви ни греха, ни стыда.

О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,

Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.

Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,

Как рыба, прибоем извергнутая на песок.

Если в рай после смерти меня поведут без тебя,—

Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.

Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду,

Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть!

Спросил я: «В чем вина моя, что ты не смотришь на меня?

Куда ушла твоя любовь и ласковость минувших лет?»

Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам — ты сед и стар.

Тебе не свадебный наряд, а траурный приличен цвет».

Красавица и в рубище убогом,

И в бедности всех будет затмевать.

А той — уродине в парче и злате —

Покойников пристало обмывать.

Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь?

Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал!

Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади,—

Он пел любовь, одну любовь, — земных владык не восхвалял.

Я хочу в уединенье до рассвета быть с тобой.

В неизвестности и в тайне от врагов и от друзей.

Это яблоко блестящей выи выгнутой твоей

Я привлечь к себе хотел бы за човган твоих кудрей.

За грехи да будет кара! Почему же за любовь

Вкруг меня все гуще злоба и гоненья все сильней?