Твоей красою мир украшен; я понял наконец,

Что кудри у тебя как мускус, как амбры образец!

Клянусь твоим железным сердцем, которое могло б

Изрезать надписями скалы, вонзаясь, как резец,

Что я твоей не верю дружбе, не верю и любви:

Никто не видел снисхожденья от каменных сердец!

Творца о милости молю я, но есть ли польза в том?

Что милость для тебя господня, что для тебя творец?

О, если б Рудаки взяла ты, мой друг, себе в рабы,

То стал бы ста владык счастливей невольник — твой певец!

Столепестковые цветы, и мирт зеленый,

И амбра, и жасмин, и нежных яблонь кроны

При виде идола от зависти поблекли…

Признали все цари, мой друг, твои законы!

«Та ночь, когда ты, сняв чадру, лицо являешь,

Есть Ночь могущества», — так говорит влюбленный,

Похож на яблочко, но с родинкою черной,

Твой подбородочек, прелестно округленный.

А если выйдешь днем без покрывала, — солнце

За полог спрячется, скрывая лик смущенный.

Все то, что мир творит, — подобье сна дурного,

Однако мир не спит, он действует сурово.

Там, где должно быть зло, свое он видит благо,

Он радуется там, где боль всего живого.

Так почему на мир взираешь ты спокойно?

В деяньях мира нет покоя никакого.

Лицо его светло, зато душа порочна,

Хотя он и красив, плоха его основа.

Не для насилья и убийств мечи в руках блестят:

Господь не забывает зла и воздает стократ.

Не для насилья и убийств куется правый меч,

Не ради уксуса лежит в давильне виноград.

Убитого узрел Иса однажды на пути,

И палец прикусил пророк, унынием объят.

Сказал: «Кого же ты убил, когда ты сам убит?

Настанет час, и твоего убийцу умертвят».

Непрошеный, в чужую дверь ты пальцем не стучи,

Не то услышишь: в дверь твою всем кулаком стучат.

Придя в трехдневный мир на краткое мгновенье,

К нему не должен ты почувствовать влеченье.

Пусть даже ты привык лежать на пышном ложе,

Ты все равно в земле найдешь успокоенье.

В могилу все равно сойдешь ты одиноко,

Не будешь средь людей, в блестящем окруженье.

В земле твои друзья — лишь муравьи да черви,

Взгляни же наконец на вечное вращенье.

Хоть каждый локон твой ценой дирхему равен,

Хоть смоляным кудрям нельзя найти сравненье,

Едва твой час пробьет — вокруг в сердцах горячих

Немедленно к тебе наступит охлажденье.

По струнам Рудаки провел рукой,

Запел он о подруге дорогой.

Рубин вина — расплавленный рубин.

Но и с губами схож рубин такой.

Одна первооснова им дана:

Тот затвердел, расплавился другой.

Едва коснулся — руку обожгло,

Едва пригубил — потерял покой.

Мне жизнь дала совет на мой вопрос в ответ,—

Подумав, ты поймешь, что вся-то жизнь — совет:

«Чужому счастью ты завидовать не смей,

Не сам ли для других ты зависти предмет?»

Еще сказала жизнь: «Ты сдерживай свой гнев.

Кто развязал язык, тот связан цепью бед».

Девичья красота и музыка с вином

Низвергнут ангела, смутив его грехом.

Взгляну я на нее — нарциссы, не трава,

От взгляда моего вдруг вырастут кругом!

От самого себя готов отречься тот,

Кто силою любви к возлюбленной влеком.

В своем глазу и днем не видишь ты бревна,

А ночью ты сучок узрел в глазу чужом.

О, горе мне! Судьбины я не знавал страшней:

Быть мужем злой супруги, меняющей мужей.

Ей не внушу я страха, приди я к ней со львом;

А я боюсь и мухи, что села рядом с ней.

Хотя она со мною сварлива и груба,

Надеюсь, не умру я, спасу остаток дней.

Самум разлуки налетел — и нет тебя со мной!

С корнями вырвал жизнь мою он из земли родной.

Твой локон — смертоносный лук, твои ресницы — стрелы.

Моя любовь! Как без тебя свершу я путь земной!

И кто дерзнет тебя спросить: «Что поцелуй твой стоит?» —

Ста жизней мало за него, так как же быть с одной?

Ты солнцем гордой красоты мой разум ослепила.

Ты сердце опалила мне усладою хмельной.