Две тысячи холмов кровавых встанут вдруг

На том пути, где ты пройдешь, мой скорбный друг.

Такие, как Лейли, не сострадают нам,

Лишь сам Меджнун поймет влюбленного недуг.

Хотя, с тобою разлучен, познал я горькое страданье,

Страданье — радость, если в нем таится встречи ожиданье.

Я размышляю по ночам, счастливый, я твержу: о боже!

Коль такова разлука с ней, то каково же с ней свиданье!

Дивлюсь я, что тебя судьба убила злая,

Стыда не ведая и жалости не зная.

Ужель не чувствует смущения убийца,

Такую красоту злодейски убивая?

Светильник ты держи на дальнем расстоянье:

Боюсь я, что его затмит твое сиянье.

О, сердце сожжено, повсюду — запах тленья…

Не слышишь? У тебя плохое обонянье.

Какой агат из-за тебя не просверлил мои глаза?

А тайны сердца моего блестят на розах, как роса.

Я тайны в сердце схоронил — о них не знают небеса,

Пусть их откроют слез моих, моих восторгов голоса.

Мой дух кудрями взят в полой, мой разум затуманен,

Индийским идолом сражен, я прямо в сердце ранен.

Мне проповеди ни к чему — замолкни, проповедник,

Разбитый дом перед тобой, он одинок и странен.

С твоею славой величавой победный стяг рассвета схож,

Луна твоей подобна чаше — ее напиток так хорош!

Судьба твоим шагам подобна, когда стремительно идешь,

А все дары судьбы подобны дарам, что бедным раздаешь!

Лишь у нее распустишь косы — падет на землю мгла,

Растреплешь их — увидишь когти могучего орла,

А если узелки развяжешь, развяжешь завитки,

То скажешь, что подруга мускус таразский разлила!

Я оживился, я услышал: тебя назвали в разговоре!

Твоим я счастьем осчастливлен, и жизнь в твоем я вижу взоре.

А если разговор я слышу не о тебе — о посторонней,

То мысли у меня метутся, рассеиваясь в тяжком горе.

В мирских садах не думай о плодах,

Одни лишь ивы плачут в тех садах.

Приблизился садовник. Берегись!

Пройди как ветер и пребудь как прах.

Пришла… «Кто?» — «Милая». — «Когда?» — «Предутренней зарей».

Спасалась от врага… «Кто враг?» — «Ее отец родной».

И дважды я поцеловал… «Кого?» — «Уста ее».

«Уста?» — «Нет». — «Что ж?» — «Рубин». — «Какой?» — «Багрово-огневой».

Если рухну бездыханный, страсти бешенством убит,

И к тебе из губ раскрытых крик любви не излетит,

Дорогая, сядь на коврик и с улыбкою скажи:

«Как печально! Умер, бедный, не стерпев моих обид!»

Вослед красавице жестокой мы исходили все дороги,

Всю землю в поисках подруги прошли мы в смуте и тревоге

Отвыкли руки от работы, скитаньям ноги обучились,

По голове руками били, разбились о каменья ноги.

Мое терпенье истощилось, мой ум сгорел дотла,

Мне не нужны ни ум, ни сердце, когда она ушла.

Моя тоска с тоской не схожа: то Каф-гора стоит,

А сердце у нее не сердце: гранитная скала!

Я гибну: ты, подобно Юсуфу, хороша!

Как руки египтянок, в крови моя душа!

Сперва в твоих лобзаньях я жизнь познал, греша.

Теперь меня терзаешь, моей тоской дыша.

Я знаю: щедрыми не все мы рождены,

Но все за щедрость мы благодарить должны.

Коль в недозволенном не виноват ходжа,

То пусть в дозволенном избегну я вины.

Те, перед кем ковер страданий постлало горе, — вот кто мы;

Те, кто скрывает в сердце пламень и скорбь во взоре, — вот кто мы;

Те, кто игрою сил враждебных впряжен в ярем судьбы жестокой,

Кто носится по воле рока в бурлящем море, — вот кто мы.

Едва, влюблен, я положу перед собой тетрадь,

Мне хочется глаза Плеяд слезами начертать.

Едва, чтоб написать тебе, перо возьму опять,

Мне сердце хочется свое с письмом тебе послать.

Как Рудаки, я стал влюбленным, я в жизни вижу лишь беду.

Мои ресницы покраснели: я плачу кровью, я — в бреду.

Короче: я с такой тоскою и страхом расставанья жду,

Что весь от ревности пылаю, хотя пылаю не в аду.