- Благодарю, друг, не нужно... Тут я тебе тоже на память о себе кое-что написал. Возьми.

Некрасивое лицо тюремщика было печально.

- Господин магистр, одно ваше слово - и я вас выведу отсюда и не покину до самого последнего вздоха!

Гус отрицательно покачал головой:

- Нет, Роберт, я и раньше мог бы бежать, если бы хотел. Никто не должен подумать, что чех Ян Гус испугался костра. Собор больше боится народа, чем я - смерти.

- Клянусь вечным блаженством, магистр прав: весь здешний бедный народ любит и почитает вас, магистр. Но я должен скорее идти...

Дверь захлопнулась, и Ян Гус снова остался один. Он грустно вздохнул и, опять почувствовав слабость, опустился на солому. Он погрузился в полусонное оцепенение - реакция нервов на чрезмерное возбуждение в течение этой последней ночи.

Прошло немало времени, пока вновь загремел замок и его тайный почитатель, тюремщик Роберт, принес ему кусок хлеба, кружку воды и из-под полы бутылку вина.

- Выпейте, магистр, это вас укрепит.

Ян Гус почти бессознательно отхлебнул вина и отстранил бутылку:

- Спасибо, Роберт, мне ничего не нужно.

В коридоре послышались шаги людей и металлический лязг оружия. В широко распахнувшихся дверях остановился епископ рижский Валленрод; его обширная фигура в епископском облачении, с длинным посохом в руках почти заслоняла весь проход.

- Магистр Иоанн, сейчас тебе надлежит предстать перед лицом всесвятейшего вселенского собора и выслушать его волю. - И, обернувшись к вошедшим стражникам, епископ приказал; - В знак проклятия снимите у него с одной ноги цепи.

Когда все было выполнено, епископ двинулся впереди процессии верхом на крупном сером муле. За ним, окруженный Кольцом многочисленной стражи, шел Гус в магистерской мантии поверх простой черной одежды; правой рукой он поддерживал свободный конец кандалов, оставленных на правой ноге.

Улицы были запружены войсками, с усилием сдерживавшими толпы народа. Было шесть часов утра. С озера веяло свежей прохладой, город был залит светом утреннего солнца.

Гус глубоко вдыхал чистый, свежий воздух. Он шел, высоко подняв голову, и приветливо улыбался толпе, когда видел взволнованные лица людей, приветствовавших его.

Гуса подвели к собору и оставили снаружи, так как в соборе шла литургия и отлученному вход туда был запрещен.

Литургия окончилась. Двери собора раскрылись, и Гус вошел внутрь, но, не доходя шестой колонны, силы его оставили - он упал.

Поднявшись, Ян Гус огляделся. Около него, не обращая внимания на озлобленные окрики, стояли Ян из Хлума и Штепан. Штепан с болью глядел на этого высокого, худого, изможденного человека, на его желтовато-белое бритое лицо, костлявые щеки, на его глубоко запавшие глаза, все же сохранившие свой блеск и живость, на его упорно сжатые, бледные, без кровинки, губы.

Два прелата подошли к Гусу и, взяв его под руки, повели к заранее приготовленному амвону. Ян из Хлума, дергая беспрестанно свою бороду и не глядя ни на кого, быстро отошел к выходу. Штепан, подавленный всем происходящим, остался на месте. Чье-то легкое прикосновение привело его в себя. Перед ним стоял с ледяной улыбкой Михал де Кауза и показывал на выход из собора:

- Бакалавр, вы можете занять место у выхода вместе с прочими.

Штепан, сам не отдавая отчета, зачем он это делает, таинственно поманил прелата к себе пальцем. Тот с загоревшимся интересом в глазах быстро нагнулся к Штепану и подставил ухо. Штепан нагнулся к самому уху Михала и внятно прошептал ему:

- Иуда! А где ж для тебя костер? - и, быстро повернувшись, отошел к выходу и стал рядом с бледным от волнения Яном из Хлума.

Побагровевший от гнева и стыда Михал де Кауза, убедившись, что никто ничего не слышал, отправился на свое место и в ярости шепнул Пальчу:

- Ничего, скоро, по милости божьей, мы и этого еретика сожжем! Немало я на него потратил золотых талеров!

К его удивлению, лицо Пальча было угрюмым. Он не знал, что в прошлый вечер Палеч был у Яна Гуса в тюрьме и несколько простых слов, сказанных его бывшим другом, пробудили в нем былые воспоминания; неожиданно для Гуса и самого себя Палеч долго плакал, сидя у ложа своей жертвы. Михал пожал плечами и стал наблюдать за происходящим.

На председательском кресле посреди собора сидел кардинал Иоанн де Бронье. В кардинальском пурпурном плаще поверх расшитого золотом облачения, в красной широкополой шляпе со свисающими по бокам кистями и в лиловых чулках, кардинал как бы дополнял собой всю мрачную картину собора. Напротив него на хорах был поставлен трон императора.

Сигизмунд, в роскошной, подбитой горностаем мантии и в императорской короне, сидел на троне, стараясь подчеркнуть все величие императорского сана. Его хитрое, жестокое лицо, прикрытое огромной бородой, с любопытством и плохо скрытым беспокойством было обращено в сторону стоявшего на амвоне Яна Гуса. Пфальцграф Людовик держал перед королем на подушке державу, Фридрих Гогенцоллерн - скипетр, герцог баварский - венгерскую корону, венгерский магнат Стефан - имперский меч. На скамьях вокруг сидели кардиналы, архиепископы, епископы, доктора богословия, аббаты, а там, сзади, толпились в тягостном ожидании земляки Яна Гуса - чехи.

Но, видимо, кардиналы и император не были спокойны за сегодняшнее заседание. Епископ Конкордии поднялся и громогласно прочел декрет, запрещающий под страхом тяжкого наказания кому бы то ни было прерывать заседание. Далее стали выступать один за другим епископы, папский аудитор, за ним - светский представитель собора Генрих Пиро; все они скучно, монотонно сходились в своих речах к требованию осудить Гуса как нераскаявшегося, опасного еретика. Потом последовало длиннейшее, утомительное чтение всего обвинительного материала против Гуса.

Один только раз Ян Гус прервал епископа, читавшего обвинительный акт, сказав:

- Я прибыл на собор с охранной грамотой его милости короля римского, - и выразительно посмотрел на Сигизмунда.

Тот под взглядом мистра потупился и густо покраснел. Но кардиналы бросились на выручку императору. Поднялся невообразимый шум.

- Молчи теперь! Потом тебе дадут говорить! - кричал кардинал д'Альи.

- Замолчи! Мы достаточно тебя наслушались! - надтреснутым, старческим голосом завопил кардинал Цабарелла. - Заткните ему рот, слышите? - повернулся он к охране, указывая длинным желтым пальцем на мистра.

В соборе творилось нечто ни с чем не сравнимое по своей дикости и гнусности. Напрасно мистр просил, чтобы ему дали говорить. Духовные пастыри орали как одержимые.

Когда восстановилось некоторое спокойствие, епископ Конкордии объявил два приговора: первый - о книгах магистра Яна Гуса, подлежащих сожжению, и второй - о самом Яне Гусе, приговоренном как неисправимый еретик к лишению церковного сана.

- Ян Гус был и есть настоящий и очевидный еретик. Он осуждается и проклинается!

На предложение отречься Гус, замученный до последней степени, воскликнул:

- Эти епископы уговаривают меня отречься! Нет, я не могу изменить своей совести! Никогда!

Приступили к расстрижению. Епископы шепотом начали спорить, чем должны быть срезаны волосы - ножницами или бритвой. Ян Гус поглядел на препирающихся епископов, болезненно улыбнулся и с грустной иронией сказал императору:

- Государь! Помири их: они не знают, как лучше довершить надругание надо мной!

Наконец епископы торопливо и неумело состригли ножницами волосы у мистра. Церемония была закончена формулой, провозглашенной епископом миланским:

- Церковь не знает тебя более, она передает твое тело светской власти, а твою душу - дьяволу!

Епископ приказал надеть на голову Гуса бумажный колпак с рисунками, изображающими чертей, и с надписью "Ересиарх".

Епископ миланский выступил вперед и провозгласил:

- Святой констанцский собор вручает суду и гражданской власти расстригу Яна Гуса, исключенного из церковной иерархии!

В соборе стало необычайно тихо. Сигизмунд, избегая глядеть на стоявшего перед ним хотя и в бумажном колпаке, но полного величия и спокойствия Яна Гуса, напыщенно обратился к пфальцграфу Людовику: