Он пробрался к ней тайком, в любой момент их могли застукать. Яника лежала привязанной по рукам и ногам к кровати и отрешенно смотрела в потолок. На появление Лазаря в палате она никак не отреагировала.

– Итак, ты либо сделаешь все, как я скажу, либо нет.

Помимо Яники, в палате лежали еще двое под капельницами. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять – оба крепко спят, вырубленные лекарствами. В ту секунду Лазарю показалось, что он общается сам с собой.

– В первом случае ты быстро вернешься домой и, если желание не пропало, закончишь начатое. Во втором – загремишь в психосоматический стационар, где тебя будут долго успокаивать аминазином и «вязками», пока ты не станешь паинькой. Слушай меня внимательно и выбирай сейчас.

В стационар Яника все-таки загремела, но ненадолго. Похоже, слова Лазаря оставили отпечаток в ее памяти, хотя о его визите в палату она впоследствии так и не вспомнила. Она говорила и делала все так, как он велел.

Для начала Яника клятвенно пообещала психиатру, что повторять попытку не планирует, и с «вязок» ее сняли. Это первое, что хотят слышать эскулапы психосоматики от человека, чьи предплечья похожи на вспаханное поле.

Далее нужен был внешний усугубляющий фактор, и Лазарь нашел его. На третий день в стационаре, в одной из бесед с врачом, Яника обмолвилась о противозачаточных препаратах. Дело в том, что гормоны, которые в них содержатся, могли усилить депрессию. Это обстоятельство скостило ей срок в два раза. Купила Яника таблетки на самом деле или нет, Лазарь так и не узнал.

На третьем этапе шла работа с «властями». Участковому об изнасиловании Яника ничего не рассказала («Говоришь, синяки получила, когда поскользнулась на гололедице?»). Она вообще не упоминала отца. Никакой экспертизы, конечно, никто не проводил. Покупку противозачаточных объяснила отношениями с Кириллом – тем белобрысым на папиной тачке. Теми же отношениями (а точнее, их разрывом) была вызвана депрессия.

Прямое попадание! Именно такого признания от нее и ждали врачи. Несчастная любовь в анамнезе молодых суицидалов – обязательный и, во многом, определяющий фактор для тамошних мозгоправов при вынесении вердикта.

Все прошло как по нотам. Первое, второе, третье – и уже через неделю пациентка Исакова готовилась к выписке. В больнице Кирилл ни разу ее не навестил. Зато Калим – он же Калимов Николай Петрович – приходил часто. По крайней мере до тех пор, пока не убедился, что падчерица не намерена упрятать его в тюрьму. Он даже приносил гостинцы в отделение.

Лазарь видел его лишь однажды, издалека, в день выписки Яники. Калим вышагнул на проспект из ворот больницы – такой же огромный, как и в инсоне, совершенно опустошенный и на сто процентов подвластный Ведущему. Эта пустота бросалась в глаза. Карающая длань правосудия была для него теперь как мертвому припарка. Никакому исправлению он уже не подлежал. Кажется, в уголовном праве таких признают «невменяемыми».

Следом за Калимом показалась Яника. Бедняжка держалась рядом с отчимом, как забитая собачонка на привязи у хозяина-живодера. Швы на руках еще не сняли, торчавшие из рукавов куртки ладони были обернуты в бинты. Оказавшись на оживленном проспекте, отец и дочь разделились – Калим быстро затерялся в потоке пешеходов, а Яника осталась стоять посреди улицы, и людской поток обтекал ее, как ручей обтекает торчащий из воды камень.

Лазарь и Сенсор, все это время наблюдавшие за ней из припаркованной на обочине машины, одновременно открыли дверцы.

– Привет, – сказал Лазарь, подковыляв к Янике на костылях. И заявил сразу в лоб: – Скорее всего, ты меня не помнишь, но я тот, кто вытащил тебя из петли.

Девушка уставилась на него такими глазами, что стоявший рядом Сенс не выдержал и добавил:

– Фигурально выражаясь.

Так они познакомились в третий раз. С тех пор они виделись еще четырежды, и это были самые странные четыре свидания в жизни Лазаря. Возможно, потому, что на свидания в привычном смысле этого слова они не тянули вовсе. Для Лазаря эти встречи являлись некой попыткой сблизиться и заслужить хоть какое-то доверие перед тем, как перевернуть с ног на голову всю ее жизнь. Для Яники – попыткой вернуть эту жизнь обратно на ноги.

Сначала дела шли неважно – девчонка упиралась и настырничала, отказываясь признавать наличие проблемы. Но постепенно лед отрицания треснул, и контакт наладился. Как любой человек, брошенный на надувном плоту посреди открытого океана, Яника хотела, чтобы ее нашли. Лазарь считал, что сделать это нужно как можно быстрее, – надолго оставаться в открытом море наедине с отчимом ей было просто небезопасно.

В дверь позвонили. Лазарь обтер руки о штанины, сделал музыку тише и пошел открывать.

В дверях стоял розовощекий и припорошенный снегом Сенсор.

– Ну и дыра! – с ходу заявил он. – Я бы тебя на Антарктиде быстрее нашел.

– Хорошая попытка, но я не съеду.

Затею с мастерской Сенсор категорически не одобрял, но пытался всячески это скрыть. Официально он поддерживал Дару – та просто взбесилась, когда узнала, как и на что расходуются деньги Марса. Но Лазарь знал, что есть и другая причина. Сенс скучал…

Впрочем, как и сам Лазарь. Лучше Сенса у него друга нет, хотя в данной ситуации такая формулировка не совсем верна. Слово «лучше» подразумевает наличие альтернативы – должен быть, по крайней мере, один человек, способный составить конкуренцию. В случае Лазаря Сенсор был вне конкуренции.

Они дружили с самого детства. Вместе росли, вместе служили в армии, вместе работали, а до недавнего времени и жили под одной крышей. Лазарь всегда был с «закидонами», как называла это мать Сенса. Что касается ее сына, то, по счастливому стечению обстоятельств, он родился с неисчерпаемым, прямо-таки христианским терпением к людям и их «закидонам». Это врожденное уродство плюс немного удачи (чета Райновских переехала на улицу Лазаря сразу после рождения Сенса) и заложили основу будущей дружбы.

Вся история их отношений насчитывала одну-единственную серьезную ссору. Шел девятый класс школы, дело было в раздевалке перед первым уроком. Пустяковая размолвка из-за очередного прогула занятий в пользу кинотеатра, в котором Сенс отказался участвовать, благодаря бескостному языку Лазаря переросла в настоящую склоку. Дело едва не дошло до рукопашной. Вовремя остановился Сенс – как всегда.

Лазарь тогда наговорил ему кучу гадостей. Он умел ударить по больному месту, когда хотел. Нащупав болевую точку, он проезжался по ней снова и снова, пока не раскатывал до размеров кровоточащей мозоли. Независимо от степени правоты (или неправоты), его слово должно было остаться последним.

В то время Сенс имел проблемы с лишним весом и соответствующие комплексы, которые компенсировал усердной учебой. В этом направлении Лазарь и повел атаку. Его так понесло, что скоро диалог больше напоминал монолог. Сенс оставил всякие попытки защититься и просто слушал. Когда поток помоев на его голову иссяк, он сказал одну вещь, которую Лазарь запомнил почти дословно:

«Людям нравится общаться с тобой, Лазарь. Им легко в твоей компании, даже когда ты ведешь себя как плюющийся верблюд. Но тебе плевать и на это. Твой плевок только в тебя попасть и не может. Ты мог бы иметь миллион друзей, но вместо единицы с шестью нулями у тебя осталась единица. И эта единица – я».

В тот день Сенс прогулял все уроки. Лазарь, напротив, не пропустил ни одного. Сидя на галерке, в полном одиночестве, он снова и снова повторял в уме отповедь Сенса, словно вызубрить ее наизусть было домашним заданием, которое он не успел подготовить в срок.

Они не общались две недели – самые ужасные две недели в жизни Лазаря. В конце концов он заговорил с Сенсом первым. И первым извинился. С тех пор плеваться Лазарь так и не перестал, но всегда соизмерял количество слюны, когда дело касалось его лучшего друга. Всего, что осталось от единицы с шестью нулями.

Сенсор смерил прихожую придирчивым взглядом: