В ее упрямстве сквозил тупой, животный страх. Наверное, так чувствует себя каждая женщина, внезапно обнаружив странное уплотнение в левой груди.

– Пустят, я волшебное слово знаю. – Лазарь вернулся в гостиную и присел перед ней на корточки. В огромных васильковых глазах уже дрожали слезы, волосы грязным колтуном лежали на плече, луковицеобразное лицо осунулось и выглядело совсем измочаленным. – Пойми, ты больна. – Он взял ее руки в свои. – В лагере тебе помогут, а здесь ты зачахнешь и умрешь через день или два. Тогда мне придется выбросить твой труп из окна, потому что скоро он начнет разлагаться, а это антисанитарно. Мясо сглодают внизу прокаженные, а кости оставят обсыхать на солнце.

Он намеренно пугал ее, стараясь вызвать отвращение к своему незавидному будущему, чтобы до нее, наконец, дошло – отсидеться не получится. Сейчас она стоит перед зеркалом в ванной, ощупывает левую грудь и где-то на задворках отупевшего от страха рассудка понимает – чтобы исключить худшее, придется ехать в больницу.

– Нет. – Яника до белизны закусила нижнюю губу. Потом отдернула от Лазаря руки и пронзительно закричала: – Отстань от меня! Отстань, дурак! Уйди! Прошу, уйди в лагерь и оставь меня в покое!

Конечно же, страх взял вверх. Это не страшно, первый раунд всегда за ним.

В голове у Лазаря прозвучал голос Дары:

«Я здесь, Сенс тоже рядом. Что у вас происходит?»

– Ты идиотка, – спокойно сказал он. – Но, раз ты остаешься, я тоже никуда не пойду. Через несколько часов лагерь покинет город. Еще через неделю у прокаженных на улицах не останется еды, и тогда они найдут меня. Знаешь, как голод обостряет нюх?

Входная дверь вздрогнула под ударом невероятной силы. Лазарю показалось, что она обязана была вылететь вместе с петлями из рамы. Второй удар свидетельствовал о том, что дверь на месте. Лазарь выскочил в прихожую и припал к глазку. В этот же миг дверь сотряслась в третий раз, заставив его отпрянуть.

– Ты не поверишь, но это твой сосед… – сообщил он, вернувшись в комнату. – Похоже, ты пришлась ему по вкусу. И он явно хочет добавки. Ну что, еще не передумала?

Она была напугана – сильно напугана. Выдавали расширившиеся до предела глаза, частое дыхание. С припухших, как после долгих поцелуев, губ сошла кровь. Бог знает скольких усилий стоило ей в очередной раз упрямо замотать головой.

Терпение Лазаря лопнуло.

– Послушай! – вскричал он. – Послушай! Здесь нет тамбура, как у тебя дома. Эта тварь берет разбег прямо с лестничной площадки! Очень скоро она сюда вломится!

– Пускай. – На бескровных губах заиграла неуместная, почти циничная улыбка. – Посмотрим, что ты будешь делать теперь.

Лазарь застыл на месте как громом пораженный. Где-то за плечом Дара от всей души поносила Янику. Еще дальше, за несколько метров от него, по стенам прихожей прокатывались гулкие вибрации, волна за волной набегавшие на мол его самообладания, с каждым разом все сильнее подмывая насыпь. Еще немного – и он схватит рыжую чертовку за шкирку, как нашкодившего котенка, и вышвырнет из окна силой.

Особенно крепкий удар вывел Лазаря из оцепенения. Он подхватил Янику на руки, как куклу из папье-маше, и быстро понес к окну.

Девушка завопила:

– Отпусти! Отпусти-и!

Она принялась колотить его по лицу кулаками, локтями, извиваясь, как угорь, живьем поджариваемый на сковородке.

– Пусти, дурак! Я не хочу туда! Я не пойду туда!

У окна Лазарь поставил ее на ноги.

– Почему? Назови хотя бы одну достойную причину, и, клянусь, я оставлю тебя в покое и уйду.

Воинственное настроение вдруг испарилось, она обмякла и потускнела.

– Джуда, – едва слышно выдохнула Яника. – Если бы мы не пошли к этому проклятому лагерю… Не надо было идти туда, Лазарь! Лучше бы мы остались дома!

«О, Господи! – охнула Дара. – Ну и дуреха».

Вот так. Она все копалась и копалась в куче дерьма, засунув руки по самый локоть, вместо того чтобы просто потереть подошвой об асфальт.

– Я тебе кое-что расскажу. – Лазарь взял ее за плечи. – Дослушаешь – и я избавлю тебя от своего присутствия, если захочешь. Обещаю.

Она промолчала, раздраженно раздувая ноздри, и Лазарь расценил это как знак согласия.

– Когда-то в детстве я сорвался с крыши и сломал себе обе ноги, – начал он. – Это случилось в деревне у бабки. Каждый приезд туда, в выходные или на каникулы, превращался для меня… в мини-праздник, что ли. Конечно, бабушка с меня пылинки сдувала. Баловала, как могла, закармливала на убой сдобой и все спускала с рук. А я пользовался этим на всю катушку. Особенно мне нравилось, когда вольная жизнь и творожные ватрушки соединялись воедино на крыше бабкиного домика. Довольно опасное хобби для сопляка вроде меня, но бабка закрывала глаза и на это.

Лазарь усмехнулся своим мыслям – и снова сосредоточился на рассказе:

– Крыша была что надо: двухскатная, в обветшалой выгоревшей черепице. А печная труба – ты что! – Он ностальгически закатил глаза. – Вообще любимое место. Теплая, плоская – привалишься к ней спиной – и ты на вершине блаженства. «Верхолаз» – так меня называла бабка.

Сокрушительный удар в дверь заставил Лазаря прерваться. Он мотнул головой в сторону прихожей и продолжил чуть быстрее:

– Не знаю, что меня дернуло в тот день испытать себя на смелость. Может, солнце напекло – денек выдался жаркий, как в аду. Как бы то ни было, мне приспичило сделать то, на что я раньше никогда не решался, но всегда хотел попробовать. Я встал на конек крыши, развел в стороны руки и пошел вперед на манер эквилибриста. У меня получалось – я делал шаг за шагом, балансируя руками для равновесия. В ногах появилась твердость, которой они не знали даже на земле, страх улетучился. Теплый ветер подгонял, задувал под майку, ерошил волосы, но идти не мешал. Трудно описать чувство, которое переполняло меня в тот момент. Черт его знает… наверное, мне было хорошо…

«Ты был счастлив, бревно неотесанное!» – подсказала Дара.

– Я наступил на что-то. – Лазарь нахмурился. – Кусок сухого мха или сломанная черепица. Ступня заскользила, меня потащило вниз по скату… я сверзился на землю с пятиметровой высоты. Особой боли не почувствовал, но сразу понял – с ногами что-то не так. Караул поднялся! Приехали предки, отвезли в город. В травмпункте сказали, что у меня какие-то трещины в голенях, и запеленали ноги в гипс. Крышу, конечно же, сразу запретили. Мать велела убрать лестницу подальше, бабка плакала и повторяла, что дорога мне туда теперь заказана. В тот момент я ненавидел их обеих.

«Тик-так, так-так», – напомнила Дара.

– Пока я болел, мать срезала сотню моих попыток вернуть крышу обратно. Еще сотня вертелась у меня в голове. Когда я поправился, и меня, впервые после несчастного случая, снова привезли к бабушке, я уже знал, что делать. На следующее утро, пока все спали, в одной пижаме и босиком, я выволок с заднего двора лестницу и взобрался на крышу. Прошелся до трубы, потрогал теплый кирпич, постоял немного. Потом сполз на край крыши и спрыгнул вниз.

– Спрыгнул? – не удержала любопытства Яника. Несмотря на упрямство, история захватила ее. – Зачем?

– Ну как, – усмехнулся Лазарь, – хотел доказать этим тупицам, что прошлый раз был нелепой случайностью, и моя крыша безопасна. Иначе они никогда бы не поверили.

– И что, мама вернула тебе крышу?

Лазарь покачал головой:

– Нет, не вернула.

– Почему?

– Потому что я снова неудачно приземлился, и старые трещины в голенях раскрылись. Но знаешь что?

Яника с усилием, будто у нее затекла шея, повела головой слева направо.

– Оно того стоило. Такова была цена надежды, которая поддерживала меня, пока ноги заживали в первый раз. Отголоски этой надежды помогли выжить и во второй. Сейчас ты на краю крыши. – Лазарь снял руки с ее плеч и распахнул настежь окно. То самое, через которое совсем недавно от нее сбежал Джуда. – Прыгать или нет – решать тебе.

«Наверное, – размышлял он, помогая Янике выбраться из окна на козырек подъезда, – она из тех, кто будет прыгать снова и снова, пока не разобьется насмерть. Ее надежда совершенно другого порядка – это надежда молодой фигуристки, которая проносит сквозь бесконечную боль падений упрямую веру в скорое избавление».