Он глянул Ире в лицо и осекся. Знал, что, когда она начинает вот так краснеть, хорошего не жди.

— Извини, Ирка. Значит, серебро? Или даже брон…

Она резко перебила:

— Париж испарился. Испариж парился. Я. Феденька, теперь не звезда, а инвалид.

Он как-то затравленно сморщился и еле слышно прошептал:

— Как… и ты тоже…

«Тоже»?!

Похоже, Федя был в беде и нуждался в помощи. Причем в срочной! А она тут закопалась в своих переживаниях! Эгоистка.

«Когда твой друг в крови…» Будь рядом…

Один — за всех, и все — за одного! В данный момент — за Атоса!

— Садись немедленно, — Ирина подтолкнула друга к дивану, — будем пить чай, и ты все расскажешь по порядку. Ты как в Москве, проездом?

Федор робко присел на самый краешек.

— Нет… То есть да… Я тебя надолго не задержу, Ир. И где остановиться, найду, ты не беспокойся.

— Да что с тобой, в конце концов! Обижаешь меня, и не стыдно? Как будто я тебя выпроваживаю. Надо переночевать — переночуешь. Надо подольше пожить — живи. Попрошу раскладушку у соседки.

— Я только хотел спросить… ты не знаешь… в Москве есть такой центр реабилитации…

— Ты о репрессированных, что ли?

Ирина вспомнила, что Федина мать когда-то сидела в тюрьме. Но ведь она не может по возрасту подпадать под категорию сталинских зеков!

— Нет, нет, — Федор замотал своей круглой головой со смешным ежиком. Казалось, каждое слово дается ему с трудом. — Я о детях. Больных. У которых ДЦП.

Ирине доводилось слышать название этой страшной болезни.

— Детский церебральный паралич? Боже мой, у кого это?

— Сестренка, — коротко ответил Атос.

А потом, густо и мучительно покраснев, счел все-таки нужным объяснить, словно должен был перед Ирой отчитываться:

— Говорят, последствия алкогольного зачатия. Мамка напортачила…

Ирина со стыдом и горечью вспомнила, что когда-то представляла себе мать Атоса в образе умной, хищной и соблазнительной Миледи. А в жизни, оказывается, все гораздо проще, обычнее и страшнее… Пьянка, обездоленные или неполноценные дети. И отца у несчастной Фединой сестрички тоже наверняка нет, как и у него самого. «Напортачила» его мать небось неизвестно с кем…

— И еще я хотел бы узнать, если возможно, этот центр платный или бесплатный? А если за деньги, то сколько стоит устроить туда ребенка? И сколько ждать? Там же очереди, наверное?

Ирина сидела, глубоко и тяжко задумавшись. Вот это действительно несчастье так несчастье, не то что ее неприятности, в сущности такие мелкие и наполовину дутые.

Вот когда действительно требуется всем миром навалиться и спасать человека. Но что значит «всем миром»?

Из их интернатской мушкетерской команды в Москве осталась она одна. Да еще госпожа де Тревиль, но та и так намучилась с самой Ириной. Выходит, теперь подхватить эстафету взаимовыручки предстоит д'Артаньяну, который сейчас в одиночку представляет для Феди «весь мир». Понятно, отчего он так робеет. Ведь если не Ирина, то кто ему поможет?

Атос же, потерявший всю свою мушкетерскую выправку, расценил ее молчание иначе. Решил, что его обременительные просьбы — в обузу.

Он, стараясь не показать разочарования, перевел разговор на другое. Подошел к тренажеру, погладил никелированные трубки:

— Классный аппарат.

— А! — небрежно ответила она. — Один благотворительный фонд презентовал.

— Тренируешься? Молодец. А я со спортом завязал.

И вдруг спохватился:

— Ох, извини, ты что-то сказала про свою инвалидность… Какая я все-таки свинья, пропустил мимо ушей! Навязываюсь со своими проблемами, а может, тебе самой помощь нужна.

Милый, трогательный, маленький граф!

— Не бери в голову, — сказала Ирина бодро. — Это я пошутила неудачно. У меня все выше крыши. Все блестяще.

— Точно? — усомнился он. — А как же Париж?

— Тактика, — объяснила она. — Мы с тренером решили пропустить чемпионат Европы, а потом в Токио ка-ак жахнуть! Чтоб неожиданно получилось. Никто не будет опасаться российской команды, а тут-то я и выскочу, как чертик из бутылки! Спорткомитет эту идею поддержал.

— Очень в твоем духе! — одобрил Федя. — Совсем не меняешься, д’Артаньян! Не то что я…

— Фу, Федька, не хандри, слушать противно! — прикрикнула на него Ирина так же, как недавно на тяжелых больных в отделении реанимации.

Вышла на кухню поставить чайник — осторожно, мелкими шажками, чтобы однокашник не заметил ее хромоты. Пусть думает, что все о’кей.

— И вот что, — сказала она, выставляя на стол все, что удалось наскрести в холодильнике: успевшую посинеть жареную картошку да остатки кабачковой икры. — Сейчас пожуешь — и спать. И не думай ни о чем. Утро вечера мудренее.

— Это уж точно. Я, к примеру, жаворонок, на ночь глядя вообще туго соображаю.

— Я тоже, забыл? Помнишь, мы в интернате вдвоем до подъема спарринги устраивали? Пока все дрыхнут без задних ног.

— Еще бы! А то ведь на тренировках пацанов против девчонок не ставили.

— Потом де Тревиль еще удивлялась, откуда у меня взялась мужская хватка. И сейчас мой Самохин этому удивляется. А все благодаря тебе, Федька! Честное слово! Я тебе своим чемпионством обязана, а ты тут разнылся, как последняя Бонасьешка!

— Спасибо тебе, Ирка. — Федя грустно клевал холодную картошку, не различая вкуса. — Ты всегда умела поднимать дух.

— При чем здесь дух! — Ирина опять повысила на него голос. — Действовать надо! Нам нужен практический результат, а не что-то неосязаемое, духовное! Раз необходимо поместить твою сестру в центр — значит, поместим. Вот увидишь!

— Правда?

— Дурак! Я врала когда-нибудь?

— Никогда.

— Ну так выше голову, Атос!

Ах ты, Ирочка Первенцева, честная и правдивая! А кто только что бессовестно соврал насчет Парижа?

Но это другое дело. Это ложь во спасение.

А насчет центра реабилитации обмануть нельзя. Я дала обещание, и Федор на меня надеется.

Придется что-то предпринимать. Назвалась груздем — полезай в кузов.

Только где этот кузовок найти?

Ладно. Действительно, утро вечера мудренее. Высплюсь хорошенько — и что-нибудь придумаю…

Поев, Федор по-хозяйски вымыл за собой тарелку с чашкой. Понятно, привык сам по дому справляться. Вряд ли его матушка Миледи уделяла внимание домашним делам. Если и интересовала ее посуда, то, наверное, только водочная, которую можно сдать.

— Ну что, — спросил Атос уже не таким унылым тоном, — сходим к соседке за раскладушкой?

И тут Ирина вспомнила, что баба Вера уже легла после тяжелого космического дня. Но об этом Феде нельзя было сказать: опять впадет в комплексы и еще, чего доброго, уйдет ночевать куда-нибудь на вокзал.

Придется снова соврать. Ну ничего, это тоже во спасение.

— Федь, ты не обидишься, если я тебя тут брошу одного? Укладывайся на диване, вот тебе белье, а я… Ну, понимаешь, у меня…

— Личная жизнь, да? — подсказал гость. — Ты не стесняйся, иди. До утра, да? Я понимаю. Это здорово!

Вот он и избавил ее от очередной лжи.

Бедный Атос. У него, наверное, из-за калеки сестры личная жизнь не складывается.

У Ирины, впрочем, тоже не больно-то…

Размышляя об этом, Ирина выскочила за дверь. Вместо того чтобы выспаться, ранняя птичка жаворонок полетела в темную совиную ночь — куда глаза глядят…

— Разгонись, Мотя, лети, дорогая! Мы с тобой не жаворонки, а летучие мыши. Вырываемся из темноты и пугаем одиноких случайных прохожих. А давай-ка рванем за город, будем распугивать не людей, а привыкшие к тишине деревья.

Федька задал задачку, и на самой высокой скорости мы ее непременно решим. А может, заодно и с моими проблемками разберемся. Разложим все по полочкам.

А не захочется — не станем раскладывать, отложим на завтра. Могу я себе позволить просто помечтать? Мне же давно хотелось побродить по лесу и помечтать. Вот и отправимся в лес.