— Испугались калеку? А? — взвизгнула Ирина, все кружась и кружась, как в шаманском танце войны.

Она действительно была ужасна и опасна сейчас — та, кому совсем недавно жалостливые старушки предлагали милостыню.

Девчонки, у которых пути к отступлению были отрезаны безостановочным вращением костыля, с надеждой смотрели на Андрея. Кому, как не ему, остановить этот приступ бешенства!

А он и сам боялся. Тем более что было ясно: именно его поведение вызвало взрыв.

Но репутация кумира и лидера! Реноме отчаянного храбреца! Их тоже не хотелось терять.

— Уймись, Ирка, — попросил он.

И она тут же унялась. Боевой костыль уперся в пол рядом со своим мирным собратом.

Она смотрела на Андрея в упор, и ей было глубоко безразлично, что девицы ползком пробираются к дверям, торопясь оставить их наедине.

Ее тонкие ноздри раздулись, и она коротко выдохнула:

— Предатель.

Грохотал тяжелый рок, и лишь по движению его губ она поняла, что он бормочет:

— Я… объясню…

— Не требуется! — громко и отчетливо возразила Ира.

И, гордо выходя сквозь ею же выбитую дверь, на миг обернулась и подвела итог:

— Тварь!

Не стала дожидаться лифта, который только что увез вниз компанию подружек ее бывшего любимого. С трудом переставляя костыли, двинулась по лестнице, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку.

Она спасалась бегством с этих нежданных танцулек, как Золушка с королевского бала, только на ногах у нее вместо хрустальных туфелек были негнущиеся гипсовые формы, почерневшие после похода по ручьям и лужам.

И еще одно отличие: никто не пытался ее догнать.

Эта сказка заканчивалась иначе, чем у Шарля Перро: не Золушкина карета превратилась в тыкву, и не лакеи в крыс, а сам принц, ее прекрасный принц оказался оборотнем. Потому он и не кинулся ей вслед.

Только все тише, тише звучала за спиной так никем и не остановленная музыка — тяжелый рок.

…Рок — одно из ведущих направлений современной музыки. Тяжелый рок — его разновидность.

Рок в античной мифологии и литературе — судьба, предначертанная человеку богами; неизбежность, спастись от которой невозможно. Тяжелый рок — соответственно тяжелая судьба…

Почему в энциклопедических словарях ничего не написано о неразрывной связи обоих значений?..

— Мама! Мамочка! — зовут обычно люди любого возраста, когда им невыносимо плохо.

Ирина же повторяла другое:

— Тамара Степановна! Де Тревиль…

Быть может, первый раз в жизни она не могла справиться со своими невзгодами самостоятельно.

До сего дня мысль об Андрее поддерживала ее, теперь Ира этой поддержки лишилась.

Сейчас она уже не походила на неунывающего рыжего клоуна на ходулях, и ее походка вовсе не напоминала цирковую эквилибристику. По улицам тащился самый настоящий инвалид неопределенного возраста.

Самой же ей казалось, что она резко прибавила в весе и стала толстой квашней, так как едва могла тянуть свое отяжелевшее тело вслед за костылями. Подошвы гипсовых «валенок» с противным шарканьем волоклись по асфальту, стираясь и истончаясь. Оборванные, заскорузлые концы грязных бинтов топорщились в стороны, как рассохшееся папье-маше.

— Один за всех, — шевелила она губами, и люди шарахались в стороны, думая, что эта калека еще и не в себе. — Один без всех… Один, брошенный всеми… Все за одного — все, покинувшие одного. Самого достойного!

Нет, не себя она имела в виду, а… госпожу де Тревиль. Капитана королевских мушкетеров, от которого отвернулись лучшие бойцы его полка, выбрав себе по окончании интерната других покровителей и предводителей.

Могли автор «Трех мушкетеров» предвидеть, что даже д’Артаньян однажды предаст де Тревиля? Никогда! Это нарушило бы все каноны жанра…

Однако жизнь — не книга, в ней случается всякое.

Но и в жизни существует закон справедливого воздаяния: добром за добро, злом за зло. Однажды предав, сегодня Ирина на собственной шкуре испытала, что такое предательство. Больнее, наверное, ничего не может быть. Однако брошенный бумеранг не может не вернуться.

Так мне и надо! Что посеешь, то и пожнешь…

И теперь она сама точно не знала, с какой целью идет к Тамаре Степановне: попросить помощи и утешения или… повиниться в прошлых грехах?

…Та же девичья фигура, та же безупречная осанка, те же длинные стройные ноги, обтянутые молодежными джинсами-стрейч. Но лицо… Годы берут свое, они беспощадны.

Кожа стала тонкой, как папиросная бумага. И морщинки, целая сеть мелких морщинок. Особенно частые — от носа-картошки к уголкам сжатых губ.

Тамара Степановна могла бы выглядеть моложе, привлекательнее, но она всегда презирала косметику.

— Полюбите нас черненькими, — бывало, усмехалась она. — А накрашенными нас всякий дурак полюбит. Вот именно, только дураки на грим и клюют… И вообще, жаль тратить драгоценное время на мазню.

Белые-белые волосы, а стрижка все такая же — мальчишеская. Ей идет.

Но глаза — надо же! — сияют, как прежде. Несмотря на то что жизнь повернулась к Тамаре Степановне не самой лучезарной своей стороной. Как это ей удается?

— Здравствуйте. Узнаёте меня?

— Еще бы! Такие рыжие не на каждом шагу попадаются. Но даже напяль ты паранджу, я бы по одним переломам догадалась: д’Артаньян! Не можешь не влипать в истории, Иришка.

Иришка… Это ласковое, уменьшительное имя больно резануло Иру по сердцу.

Уж не склерозом ли страдает госпожа де Тревиль? Уж не запамятовала ли она, как с ней обошлась в свое время ее самая перспективная ученица?

— Входи, садись, — как ни в чем не бывало пригласила хозяйка. — В ногах правды нет. Особенно в сломанных. Сейчас приготовлю поесть. Небось от скудных больничных харчей сбежала?

— Откуда вы знаете, что сбежала?

— Нетрудно догадаться. Не первый день знакомы.

Да уж, не первый… Десять лет…

Самохин появился в тот день, когда Ира выиграла юношеский кубок «Золотая шпага». Ни днем раньше.

Он всегда действовал наверняка и терпеть не мог приобретать котов в мешке.

— Переходи в ЦСКА, девочка, и у тебя будет все.

Она знала, что это правда. Каждый имеющий отношение к фехтовальному спорту это знал.

Константин Иннокентьевич в самом деле обеспечивал своим питомцам все: от материального благосостояния до самой заветной мечты каждого спортсмена: участия в Олимпийских играх.

Он был пробивным, тараном, непревзойденным дипломатом, имеющим связи в самых верхах спортивной администрации.

Но Ира не знала тогда, что Самохин имел еще один выдающийся талант: таскать вкусненькие каштаны из огня чужими руками. Ни один из его именитых учеников не был воспитан им с детства, у каждого вначале был другой тренер.

Константин же Иннокентьевич всегда приходил на готовенькое и собирал под свое крыло лишь тех ребят, за кем уже числились более или менее громкие победы.

— Но… как же Тамара Степановна? — спросила тогда наивная Первенцева.

— А что Тамара? Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться. Она в тебя уже вложила все, что могла. Поверь, я могу гораздо больше! Ты ведь не думаешь остановиться на достигнутом?

— Конечно нет.

— Тогда решайся!

— Спасибо, я подумаю.

— Подумаю! Ты кто — философ или спортсменка? Роденовский мыслитель, тоже мне!

И он продолжил уже другим тоном, непреклонным и требовательным:

— Сейчас или никогда. Смотри, я дважды не повторяю. Не тебя, так другую девчонку возьму.

Ира стояла, держа под мышкой заветный кубок, о котором так давно мечтала. Вся ценность его в этот миг померкла для нее в сравнении с теми будущими наградами, которые она могла бы завоевать под руководством этого невзрачного, толстеющего человека в бейсболке.

А он вдобавок, как истинный психолог, искусно плеснул еще масла в разгоравшийся огонь: