Безумное тщеславие, суетная погоня за вздором губят людей, как я тебе уже сказал, и всего более страдают от этого богатые и знатные, — тратясь без нужды, они впадают в нужду. Ничтожные, казалось бы, расходы мало-помалу поглощают их достояние; волосок по волоску вылезает, — глядь, на голове плешь; перышко за перышком выпадает — и павлин голый. Тогда они, плешивые голодранцы, переселяются в деревню или на хутор, начинают разводить птицу, выкармливать кур, цыплят и вести счет яйцам, ибо не умели вести счет деньгам. Отсюда, полагаю, тебе ясно, что бережливый богач никогда не впадет в бедность, а благоразумный бедняк может достичь богатства, так что со временем все могли бы жить, не зная нужды. Правда, для богатого бережливость порой не менее вредна, чем для бедного расточительность. Без развлечений не обойтись, но выбирай их так, чтобы они доставляли тебе радость, а не погибель. При случае можно показать свое богатство, на то оно и дано; но лишь глупец тщится шагать бок о бок, плечо к плечу, нога в ногу с тем, кому он не ровня. Пусть сиятельный вельможа безудержно кутит, ты, эскудеро, сдержи себя, не пытайся своей сотенной перекрыть его тысячи. Неужто ты не видишь, что от твоих потуг рождаются лишь ублюдки, — все их осуждают, а над тобой смеются, и когда разоришься, никто о тебе и не вспомнит. Неужто, дурачина, не понимаешь, как не пристало тебе петушиться и задирать нос? С чего это вороне вздумалось похваляться своим голосом? Если льстец уверяет, что она не каркает, а превосходно поет, разве не ясно, чего ему надо? Отнять сыр и оставить ворону с носом.

То же самое я всем скажу: пусть каждый познает самого себя, испробует закалку своего клинка и не надеется перепилить железный брус деревянным напильником. А ежели чернишь соседа, покрепче запирай дверь, не то сосед очернит тебя. Кто хочет свое добро сберечь, должен, подобно журавлю, спать, стоя на одной ноге, и зорко следить, чтобы расходы не усугублялись из-за хищений; беспечность — не щедрость; помни, что закупщик, повар и эконом — три бича господня: они накрадут столько, что хватило бы щедро наградить шестерых слуг. Но от их воровства не больше убытку, чем от нерадивости прочей челяди, — все крадут, кто во что горазд, доверенное им добро: один отщипнет, другой отломит, третий отрежет, крошка по крошке, кусок за куском — и все как в прорву проваливается.

Виноваты тут и хозяева, ибо платят мало и не вовремя, отчего слуги нуждаются, а в нужде не до честности. Ты проигрываешь за один вечер весь свой годовой доход? А лучше бы уплатил слугам да наградил их, тогда они служили бы тебе не за страх, а за совесть. Иной хозяин и на реал не раскошелится, чтобы поощрить усердного слугу, думает, что довольно с него жалованья и пайка. Нет, голубчик, ты не прав: это ему положено, благодарным ему быть не за что. А вот, заплатив сверх положенного, ты обяжешь его трудиться сверх уговора и служить тебе с любовью и преданностью. Не добавишь к жалованью, у слуги убавится рвения — шагу лишнего он не сделает.

Так случилось с неким трусливым идальго, который, полагаясь на свое богатство, нанес оскорбление другому идальго, человеку отважному, и, понимая, что слаб телом и духом, нанял храброго молодца, с которым и ходил повсюду, Однажды, когда оскорбленный идальго напал на этого труса, слуга защитил своего господина, укрывшегося в безопасном месте, и обратил противника в бегство, потеряв в стычке шляпу и ножны. На том и кончилось. Слуга ушел к себе домой, а господни и не подумал возместить его потерю и наградить за усердие. А когда отважный идальго в другой раз накинулся с палкой на обидчика, слуга отошел в сторону и преспокойно глядел, как избивают его господина. Тот громко, звал на помощь, но слуга отвечал ему: «Ваша милость по уговору каждый месяц платит мне жалованье, а я по уговору сопровождаю вашу милость, и ни вы, ни я ничего не обязаны делать сверх этого…»

Итак, хочешь иметь слуг усердных и верных, не траться зря, а приобретай их любовь, и ты приобретешь многое; слуги перестанут тебя обкрадывать, будут стоять за тебя горой, славить твое имя и желать тебе долгой жизни.

Ох, сколько при мне перетаскали, да и сам я таскал, пирожных бламанже, молочных поросят, цыплят, голубят, сыров разных сортов из разных городов и всякой всячины на продажу, — перечислять недостанет ни места, ни времени, да всего и не упомню! Одно скажу: глядя на эти бесчинства, я сам стал таким, как все, С волками жить — по-волчьи выть. Учеником я оказался способным, хоть действовал по-своему. Тогда-то и потерял я страх божий: вылетел из гнезда, сунулся в воду, не спросясь броду. Все играли и сквернословили, все крали и прикарманивали — и я не отставал от других. А там пошло — коготок увяз, всей птичке пропасть.

Как помнишь, я уже научился играть, утаивать деньги да воровать. Дальше — больше: шаги стали шире, как у малышей, когда они учатся ходить. Под конец я так изощрился, что мог дать кому угодно сто очков вперед, но по простоте своей не видел в этом ничего дурного, а полагал, что поступаю по праву и по закону.

Бывало, обзаведусь какой-нибудь вещицей и тут же спущу ее в карты, а играл я в игры самые азартные, вроде «своих козырей» или «по банку», чтобы скорей закончить и вернуться к работе. Однажды засели мы играть на задворках; компания подобралась мне под стать, и, заспорив из-за хода, мы ужасно расшумелись; казалось, дом обрушится от нашего крика. Хозяин послал дворецкого взглянуть, что случилось. Тот нагрянул, когда ссора была в разгаре, и, застав нас на месте преступления, превысил свои полномочия: он палкой выколотил пыль из нашего тряпья так усердно, что тела у нас покрылись шишками и синяками. С той поры я вышел из доверия и за мной стали глядеть в оба. Так началась моя погибель, а как она свершилась, о том ты скоро узнаешь.

Великой хвалы достоин тот, кто нажил добро своим трудом, но еще более следует почитать того, кто сумел сохранить нажитое. Желание угодить хозяевам тянуло меня в одну сторону, дурные привычки — еще сильнее в другую. И все мое усердие было сплошная фальшь, обезьянство. А слава, приобретенная ложью, недолго сияет и быстро меркнет.

Со мной случилось то, что бывает с масляным пятном: коль сразу его не увидишь, расползется и не выведешь. Теперь мне уже никто не верил: одни называли меня новой метлой, другие — кошкой Венеры[136]. Они ошибались — по природе своей я был добр, и не она приохотила меня к дурному; это я ее испортил и склонил ко злу. Наставили же меня нужда и порок, а вышколили слуги и домашние моего хозяина.

Есть воры удачливые, которые доживают до старости, а есть неудачники, которые попадают на виселицу после первой кражи. Для других воровство было грехом прощеным, для меня — смертным. И поделом мне, ибо занялся тем, что мне не пристало. Развратило меня дурное общество, этот палач добродетели, лестница пороков, хмельное вино, удушливый дым, злые чары, мартовское солнце, бессердый аспид, пенье сирены. В начале службы я старался трудиться и снискать похвалу, но мало-помалу дурные приятели испортили меня. А помогла им праздность; она источник всех моих бед. Если к труженику стекаются все добродетели, то бездельнику сопутствуют все пороки.

Праздность — пространная нива нашей погибели, плуг, взрыхляющий почву для дурных помыслов, семя плевела, сапка, выпалывающая добрые нравы, серп, подрезающий добрые дела, цеп, который измолачивает нашу честь, воз, груженный злодеяниями, амбар для всяческих пороков.

Себя я не видел, а смотрел на других. Казалось мне, что в их делах нет ничего недозволенного, да не подумал я о том, что им, людям опытным, в воровстве закосневшим, оно сходит с рук и барыши приносит, ради чего они и служат. Захотелось и мне пристать к честной компании, да позабыл, что я им не ровня, а всего лишь оборванный пикаро.