Ребята устали, но никому не хотелось спать. Пешком перешли на пештскую сторону. Дошли до моста Елизаветы и оттуда, через пустынную набережную, до Цепного моста. Слева, на расстоянии нескольких метров от них, угрюмо молчал скованный льдами Дунай. Из окон гостиниц «Хунгария» и «Риц» падал яркий свет, освещая небольшое пространство ледяного поля. На другом берегу неясно вырисовывались контуры высоко взнесенного королевского дворца, с редкими огнями в окнах. Со стороны Цепного моста, моста Маргариты, с Уйпешта дул ветерок, казавшийся удивительно теплым.

Мартон вздохнул полной грудью.

— Весенний ветер, — сказал он. — Предчувствую весну.

— Вот в том-то и беда твоя, — заметил Лаци, — что ты ровно в полночь предчувствуешь рассвет.

— Чудесный город — этот Будапешт! — предупредил начинающийся спор Тимар.

— Будет чудесным! — вдохновенно сказал Мартон. Его настроение сегодня ничем нельзя было испортить.

Утром, перед началом работы вся фабрика знала, что Бооди забрали отрядчики.

— Британийцы…[36]

— Пронаи…

— Остенбург…

— Хейаш…

Кто именно его забрал — никто толком не знал. Но одно было ясно — какой-то из отрядов. Пришли за ним ночью четверо офицеров, не разрешили даже одеться. Так и увели, как был, в одном белье, накинув лишь рваное зимнее пальтишко.

Жена его бросилась в ноги офицерам.

Один из них ударил ее сапогом.

На фабрике работа не ладилась. Все были заняты Бооди. Что бы такое он мог натворить? Чорт возьми, наверное, он был большевиком… Агентом Бела Куна… Переписывался с венскими эмигрантами… Но что бы там ни было, надо ему помочь. Старый товарищ по работе. Оставил один глаз в гаймашкеровском лагере… Но как помочь? Отряды не церемонятся. Бюро консультации социал-демократов? Надо торопиться…

К обеденному перерыву было решено пойти в бюро юридической консультации при социал-демократической партии. Вопрос, кому пойти, формально не ставился, но все единогласно решили: пусть идет старик Шульц. Двадцать восемь лет состоит он членом партии. Работал за одним столом с Бооди. Пусть с ним также пойдет Барабаш, — тот должен быть в почете у социал-демократов: он собирает подписку на «Непсава».

Шульц, по своему обыкновению, чистя рукавом свой котелок, вполголоса разговаривал с Барабашем, рассеивая его сомнения насчет того, не следовало ли бы поговорить сначала с дирекцией фабрики. Надвинув котелок, Шульц сердито торопил колеблющегося Барабаша:

— Если хотим попасть туда еще в этом году…

И без того длинное лицо Барабаша вытянулось еще больше. Опустив голову, покачивая ею из стороны в сторону, как будто она была у него на резиновой шее, подергивая плечами, он мялся, не зная, как ему быть. Наконец решился:

— Пойдем!

Твердым военным шагом, как бы подбадривая себя, он отправился в путь.

В канцелярии юридической консультации дежуривший там толстый, приземистый, начинающий лысеть рыжеватый «товарищ» выслушал внимательно дело. Сначала от Шульца, потом — почти в тех же словах — от Барабаша. Слушал он весьма внимательно. Снял и раза два носовым платком заботливо протер очки в роговой оправе. Казалось, он хотел бы читать в душах своих собеседников, покачивая головой в знак удивления и осуждения, и, с неожиданной для его комплекции живостью, воскликнул: «Эх! Эх!.. Неужели?..» Когда те умолкли, он, облокотившись на стол, подпер рукой голову и даже закрыл глаза, чтобы лучше сконцентрировать свои мысли.

— Да-а… — начал он после минутного раздумья. — Да-а… Есть два предположения. Это совершенно ясно: либо в руках отряда имеются доказательства, что арестованный Бооди действительно является коммунистом, либо таких доказательств нет. В последнем случае снова две возможности: доказательств против Бооди нет либо потому, что он действительно не коммунист, либо он коммунист, но свою коммунистическую деятельность ловко скрывает. Ради упрощения дела, — и ради вас, товарищи, — предположим лучший случай. Предположим, поскольку нет доказательств, что Бооди действительно не был коммунистом. Иными словами, мы возвращаемся к исходному пункту: либо против него имеются доказательства, либо их нет…

Адвокат во время своей речи смотрел поочередно то на Шульца, то на Барабаша. Кончив говорить, снова опустил голову на руки.

— Да, — немного помолчав, начал он вновь. — Да, товарищи, сомнений нет. Существуют только эти две возможности… Давайте разберемся. Взвесим все последствия и обсудим, что можно предпринять. Допустим, что отряд располагает доказательствами, и Бооди действительно коммунист. Не будем обольщаться: если дело обстоит так, арестованный находится в тяжелом положении. Говоря попросту: ему грозит смертельная опасность. Отряды… — тут адвокат огляделся, не оказалось бы случайно в комнате кого-либо чужого, и, убедившись, что никто из посторонних не слушает, закончил почти топотом: — Отряды… Ведь вы, товарищи, отлично знаете, что такое отряды! В этом случае, — он глубоко вздохнул, — в этом случае нет никакого смысла нам вмешиваться. Бооди мы не поможем, себя же скомпрометируем и лишимся возможности действовать в дальнейшем, тогда, когда мы сможем помочь действительно невинно пострадавшим рабочим. Во втором случае… Будем надеяться, что мы имеем дело с этим предположением. В первом случае наше вмешательство было бы бесцельным, во втором — прямо-таки вредным! Это могло бы произвести впечатление, что, хотя доказательств и нет, все же Бооди коммунист. Ибо, если он невинен, ему нечего бояться. Он не бросился бы сюда за помощью. Наше вмешательство как раз послужило бы доказательством виновности Бооди. Но этого-то господа от нас не дождутся! Мы не дадим им доказательств против попавших в беду рабочих. Нет! Этого они от нас не дождутся!

— Значит, вы ничего не хотите предпринять? — спросил взволнованно Шульц.

— Как вы можете так говорить! Мы, конечно, сделаем все, от нас зависящее. Но, разумеется, ничего такого, что могло бы принести вред арестованному, и, тем более, ничего такого, что могло бы скомпрометировать партию…

— Выписывай «Непсава»! — сказал взбешенно Шульц, когда они спускались с лестницы.

— Ты мне это говоришь? — удивился Барабаш. — Так я выписываю ее уже восемь лет.

— Та-ак? Ну, тогда…

И старик Шульц — что с ним редко случалось — грубо выругался.

Мартон рано утром направился к Вере за машиной. Комната была уже прибрана. Пахло свежим хлебом. Вера завтракала. Она предложила Мартону чашку чая. Мартон, принужденно сидя на кончике стула против Веры, застыл в такой глубокой задумчивости, что забыл о чашке, которую держал в руке.

— О чем ты думаешь? — спросила Вера.

Мартон вздрогнул. Лицо его залила краска.

— Что?.. О чем я думаю?..

У него был необычайно беспомощный вид.

Вера громко расхохоталась.

— Я думал о том, как чудесно жить, — сказал Мартон тихо. — Ты даже не представляешь, Вера, как чудесно!

Вера вдруг стала серьезной.

— Пей чай, Мартон, и ешь хлеб с маргарином. Больше ничем угостить не могу.

В этот же вечер Мартон попался.

Из листовок, оставленных на квартире Веры, около трехсот взял с собою Лаци. Штук пятьдесят он роздал на фабрике, около ста передал товарищу из Кишпешт. Остальные «посадил на велосипед». За час до окончания работы он, ссылаясь на зубную боль, ушел с фабрики. На улице его уже поджидал Мартон со старым дамским велосипедом. У Лаци велосипед был отличный, новый, взятый для него напрокат Андреем.

Они быстро покатили по Вацскому проспекту к Уйпешту. Возле уйпештской таможни свернули и более медленным темпом направились обратно, в сторону Западного вокзала. Проезжая мимо фабрик и заводов, они бросали в толпу выходивших из ворот рабочих пачки листовок.

Лаци уже кончил свое дело. Мартон разбрасывал последние экземпляры. Как вдруг шина заднего колеса с треском лопнула. Мартону не повезло. Катастрофа случилась неподалеку от полицейского поста. Постовой видел, как Мартон разбрасывал последние листовки. И все же Мартон мог бы удрать. Стемнело. Он легко мог бы смешаться с толпой рабочих, стоило только бросить велосипед. Но сделать этого он не хотел, и его поймали вместе с велосипедом.