— Да, — кисло усмехнулся Томпа. — Это успех, но дельного в этом тоже ничего нет. День-два посудачат о нашем «трюке» — вот и все. Реальных результатов — никаких. Внематочная беременность.

Они сидели в комнате Веры. На письменном столе лампа под зеленым абажуром. Открытый книжный шкаф. Складная кровать, три стула. Маленькая железная печурка. Сегодня первый раз ее затопили.

Белокурая Вера Соби, как и Андрей Томпа, учится в университете. Оба они готовятся быть преподавателями средней школы. Высокого, русого, сероглазого парня Вера и Андрей называют Лаци. С его тонкими чертами не вяжутся толстые негритянские губы и узловатые, рабочие руки.

— Вину сваливать не на кого, — сердито говорит Лаци. — Отлично знаем, что из нашей работы толку выходит мало, а все лезем…

Андрей стоит неподвижно, повернувшись лицом к лампе. Вера сочувственно кивает головой.

«Поджигайте страну со всех концов»! — передразнил Андрей, когда Лаци замолк. — Великолепно! Но для чего «поджигать»? Кто должен «поджигать»? Ведь когда во время войны мы говорили солдатам: «Бросайте оружие», или потом, взяв пример с русских, учили их обратить оружие на подлинного настоящего врага, — наши слова имели смысл. А это что?.. У нас за плечами, казалось бы, большой опыт, а работаем мы никуда не годно. Выходит, мы ничему не научились. Надо же учитывать, что положение сейчас совсем иное, а мы применяем устарелые приемы.

Он горько улыбнулся.

— Не совсем так, — возразил Лаци, в раздумьи проводя рукой по высокому рахитичному лбу. — Не совсем так, — повторил он еще раз. — Только я, к сожалению, не умею достаточно точно выразить свою мысль. Теперь, как и тогда, мы имеем дело с процессом разложения… ну, как бы это лучше сказать?.. власть, фактически, теперь, как и тогда, переходит от одной группы буржуазии к другой. Иными словами…

— Совершенно верно! Крупный капитал, или, точнее, финансовый капитал опять находится у власти. Да простит меня товарищ Ковач, — обратился Томпа к Петру, — у вас там, в Вене, этого еще не осознали, именно поэтому-то ваша тактика неправильна. Вас вводит в заблуждение то, что банкиры и графы вступают в партию мелких собственников. Из этого вы делаете заключение, что мелкие собственники хозяева положения. Ничего подобного! — и он сделал рукой резкий жест. — Крупный капитал блестяще ведет наступление. Возьмите любую речь министра финансов. Одни считают этого господина гением, другие — сумасшедшим. На самом деле он ни то, ни другое. Он просто-напросто ловкий агент банкиров. Своей налоговой и валютной политикой он быстрым темпом ведет к тому, чтобы банки, скрутив в бараний рог крестьянина, могли диктовать условия деревне. Государственная власть консолидирована, финансовый капитал снова взял бразды правления в свои руки и накинул ярмо на шею народа. Тот, кто не осознал этого, не может вести правильную политику.

— Постой-ка, постой! Если Андрей начинает что-либо доказывать, всегда хватит через край. Ты как будто совсем забыл: еще недавно, всего три месяца назад, когда русские стояли под Львовом, и знаменитая национальная армия, и полиция, и… я думаю, — Вера улыбнулась, — за исключением социал-демократов, вся страна заколебалась. Вы знаете, Петр, что поднялось? В тюрьмах надзиратели требовали от арестантов удостоверений о том, что с ними обращались хорошо. Мелкая буржуазия… Я не профессор… — Вера подмигнула Андрею, — я не профессор, но я уверена: еще три месяца назад такой «трюк» с листовками, который нынче погубил бедного Лантоша, мог бы… я чуть не сказала: «привести в движение», — это уж конечно, гипербола, — но будет верно, если я скажу: мог бы взволновать город. В то время все, — не правда ли, товарищ Томпа? — положительно все были уверены, что реакция — явление временное, короткий переходный этап, и никто не сомневался, что со дня на день снова все будет наше…

— Мы все ошибались, — прервал ее Андрей. — Но это еще не значит, что…

— Постой! — вскочила Вера. — Я еще не кончила. Слово еще за мной… Тогда шла дискуссия о том, кто придет раньше — русские или армии наших эмигрантов. Мы представляли себе только эти две возможности. Это было три месяца тому назад. Под Варшавой поражение потерпела не только русская армия, но и трудящиеся всего мира. В том числе и мы, товарищ Томпа. После поражения ситуация изменилась, не правда ли? Нужно было перегруппироваться, ориентироваться в новом положении, выработать новую тактику.

— Ты придираешься, Вера, — медленно начал Томпа, — придираешься к тому, что я критикую, или, как ты выражаешься, «ругаю» наших товарищей. Дело не в этом! Своей критикой я преследую вовсе не оценку тех или иных товарищей. Я хочу установить, что нужны новые методы.

— Это мы уже раз установили.

— Верно! Но так как из нашей теоретической установки мы до сих пор не сделали никаких практических выводов…

Андрей помолчал секунду.

— Это верно, — заговорил вместо него Петр. — За последние три месяца все сильно изменилось. И все же…

И Петр рассказал про свою встречу с Григорием Балогом.

— Одна ласточка весны не вернет, — перефразировал Андрей пословицу.

Сначала Петр с большим вниманием прислушивался к страстному, порой резкому спору. Но когда дискуссия слишком затянулась, и товарищи стали вдаваться в подробности, мало ему понятные, он отдался своим мыслям.

Заметив, что спор утомил Петра, Вера перевела разговор на другую тему.

— Месяца два назад мы трое, под флагом социал-демократических студентов, сговорившись, отправились в Совет профсоюзов и предложили прочесть научно-популярные лекции по дарвинизму, астрономии, истории, геологии и еще целый ряд тем, имеющих примерно такое же «непосредственное» отношение к классовой борьбе, как и эти. Мы вошли в такое доверие, что три недели тому назад нам разрешили даже преподнести слушателям экономику Маркса — по Каутскому, разумеется. Мы имеем свои группы уже в целых шести союзах.

— Точнее сказать: группочки, — прервал ее Андрей.

— Теперь вопрос только в том, кто кого использует: профсоюз ли нас или мы профсоюз?

Петр стал рассказывать о положении в Прикарпатской Руси.

— Очень поучительно, — констатировал Андрей. — Короче говоря, вы стремились не больше, не меньше, как к тому, чтобы коммунистическая партия стала правящей партией в… капиталистическом государстве! Вернее, вы хотели добиться, чтобы компартия была легализована и имела те же права, как и правящая партия?.. Будьте уверены, у нас таких ошибок не может случиться!

— Сдается мне, что наш профессор слишком в себе уверен.

— Да, я уверен.

— Эх, как бы знать, что поделывают сейчас наши товарищи в России! — перевел Лаци разговор на любимую вечную тему.

— После взятия Крыма победа окончательно и бесповоротно закрепляется за ними.

— Ну, кое-какие дела, я думаю, у них еще найдутся, — усмехнулся Андрей.

— Знаете, ребята, — привычным жестом поглаживая лоб, предложил Лаци, — всякий раз, как мы заводим разговор о перестройке работы, мне сдается, не лучше было бы нам обратиться прямо к Ленину? Честное слово! Он сразу все узлы распутал бы. Серьезно, ребята, не мешало бы написать Ленину.

— Весь вечер мы осуждали детскую романтику, а в заключение ты преподносишь нам самый что ни на есть наиромантичный план.

— Даже и пошутить нельзя, — улыбнулся Лаци. — Я скажу другое. Это уже серьезно. Рано или поздно — вот увидите! — Коминтерн вмешается в наши дела. Не будут они, сложа руки, смотреть, как мы тут льем воду… чуть не сказал — кровь… в бездонную бочку.

— Это уж ты действительно через край хватил, — засмеялась Вера. — Товарищу Ковачу может показаться, что он попал в бочку с кислой капустой.

— Товарищ Ковач пришел к нам не для того, чтобы развлекаться.

— Но и не для того, чтобы скиснуть.

Андрей только рукой махнул: бросьте, мол!

— Эти товарищи обладают исключительной способностью видеть все в черном свете, — сказала, обращаясь к Петру, Вера. — Они прилагают все усилия, чтобы и другим весь мир показался мрачным. Уверяю, товарищ Петр, у вас нет никаких оснований киснуть. Из ста человек, попадающих в Венгрию вашим способом, девяносто девять если не гибнуть физически, — гибнут для работы.