Много бабочек. И все-таки скоро мы убедились, что и здесь попадаются чаще одни и те же. Ведь дневных булавоусых бабочек на Урале немного — около восьмидесяти видов.

Конечно, улов наш богат. Нам попались шафрановые желтушки, оранжевые, словно мандарин. Есть одна полосатая — такой у самого Димки в коробке нет. То-то он, Мыльница, теперь попросит.

Мы гонялись за зелеными и красными кобылками, ловили огромных серых кузнечиков с длинными усами и, наконец, повернули обратно, потому что ушли далеко от прясла.

Вдруг Верка взвизгнула, замерла на месте.

— Змея!

— Где? Где? Где?

— Вон! О-о, какая!

Мне странно даже самому — змей я не боюсь. Ночные бабочки куда страшнее. Я не испытываю отвращения к ящерицам, жабам, лягушкам…

В траве лежала сероватая змея с черными ромбиками по хребту. Она не двигалась, точно мертвая.

— Спит она, что ли?

— Не подходи…

Змея беспокойно шевельнулась. Голова у нее была маленькая, треугольная. Черный язычок вдруг заполоскал, заплевался у нее изо рта.

— Беги, Коля! — крикнула Верка.

Нет, я не побегу. Мне интересно посмотреть на живую змею. Я никогда не видел настоящих змей.

Наверное, гадюке надоело назойливое любопытство. Она развернулась и стала ввинчиваться в траву.

Чем-то злым и холодным точно повеяло на меня. А что, если б Верка наступила… Она укусила бы Верку!

И я треснул сачком по уползающей змее. Раз!

— Ага? Закрутилась! На тебе! На! На! А, ты кусаешь палку! Ну, погоди.

Змея сипела, клевала палку сачка, разинув маленькую пасть под прямым углом. Я выждал мгновение и так метко и крепко хватил по треугольной голове, что палка сачка треснула пополам. Я думал, что Верка убежала. Но, оказалось, она стоит за спиной, вся белая, зажав щеки ладонями.

— Ха, испугалась! Видала, как я ее…

Девочка молчала. Но и без слов было ясно: высоко поднялся я в ее глазах и все из-за одной несчастной гадюки, которую, может быть, не стоило убивать.

Мы обошли змею стороной.

Теперь Верка очень внимательно глядела под ноги. При каждом шорохе она хваталась за мою руку. По правде сказать, не очень приятно знать, что на такой солнечной луговине есть змеи.

Огромная желтая бабочка вдруг сорвалась с кустика полевой акации и замелькала впереди.

Махаон! Настоящий!

— Вон он! Вон! — завопил я, бросаясь в погоню. Я сразу забыл обо всем на свете и мчался, прыгал, летел, стараясь догнать стремительную бабочку.

Махаон повернул к березняку, покружился над зарослью синих цветов и снова полетел вперед.

Вот я догнал его. Раз-раз! Мимо. Раз! Мимо. Сачок короток, палка обломлена.

А бабочка помчалась с такой скоростью, что через минуту исчезла из виду.

Эх, и надо же было бить ту проклятую змею…

А Верка между тем к кому-то подкрадывалась. Хлоп. Поймала.

— Эй, кого ты там?

— А вот, иди…

— Кого поймала?

— А этого… махаона…

— Врешь?

В ее сачке действительно сидел большой желтый, с черными узорами, драгоценный махаон. Она поймала его на том же кустике цветущей полевой акации. Любят они акацию, что ли?

Осторожно-осторожно мы достали прекрасную бабочку. Вот она уже шуршит в отдельной коробке.

— Ты его себе?.. — печально спрашиваю у Верки.

— Нет… Я тебе…

Так началось мое знакомство с настоящими лесными бабочками. Впоследствии отец все чаще брал меня в лес, и редкие бабочки пополнили мою коллекцию. Я поймал аполлона, переливницу, даже тополевого ленточника — крупную темную бабочку, с белыми пятнами и перевязками. О каждой из них можно было бы написать не одну страницу, но расскажу я только, как ловил действительно большую редкость для севера — бабочку «мертвая голова».

Это таинственное насекомое очень привлекало меня. В журнале «Вокруг света», что сбивчиво читал нам Юрка, рассказывалось, как француз-ученый Морель заблудился в лесах на Амазонке. Он погнался за необыкновенной гигантской бабочкой, и она завела его в такие дебри, откуда не смог он выйти назад. Сорок лет прожил в лесах отшельником Морель. Множество насекомых он собрал. Такой коллекции не было ни у кого в мире.

Но за столько лет жизни без людей Морель разучился говорить, забыл свое имя. Полубезумным стариком вернулся он на родину — был случайно найден какой-то научной экспедицией. В предисловии говорилось, что основой для повести писатель Беляев взял действительный случай.

Ученый Морель так и не встретил больше ту бабочку, за которой погнался в первый раз… Бабочку «мертвая голова».

Как-то утром я вышел в огород по обыкновению с сачком на плече. Весь огород был в солнечной росе, капельки ее сияли и переливались. Я медленно шел по борозде. Сильное гудение привлекло мое внимание. В углу огорода, возле забора, над зонтиками семенной моркови кружилось что-то огромное и непонятное. Летучая мышь? Ночная бабочка невероятного размера?

А почему днем?

Теперь я ловил в коллекцию и ночных бабочек, но делал это так: накрою сачком и бегу за Веркой. Она-то их не боится и достает спокойно, а я, содрогаясь от страха, жду где-нибудь за углом. Да, да. Не смейтесь. Что ж тут смешного? Боятся же некоторые червей, пауков, пиявок, тараканов, мышей, а я, наоборот, никого из них не боюсь. Высушенных и расправленных бабочек Верка отдавала мне.

«Наверное, бражник», — подумал я, боязливо подходя ближе. Гигантское насекомое сантиметров пятнадцать в размахе крыльев парило с гуденьем, и гул напоминал отдаленно грохот военного истребителя.

Ловить или не ловить? Ловить или не ловить…

Я шагнул, прицелился. Хлоп! И гудение прекратилось. Кто-то сильный, желто-темный отчаянно бился в реденькой марле. Я решил взглянуть, кто там.

Приоткрыл сачок и… Навстречу мне со злобным писком ползла, вибрируя крыльями, фантастического размера не то бабочка, не то оса…

Я содрогнулся, швырнул сачок, стрелой вылетел из огорода. Никогда еще не испытывал такого дерущего страха, как в тот раз. Даже сейчас пишу, вздрагиваю.

Вышла из сенок заспанная Верка. Я рассказал о случившемся. Молча она пошла в огород, принесла пустой сачок.

— Этой-то и ты бы испугалась, — уверял я. — У нее череп с костями на спине. Крылья черные с желтым, а брюхо — во какое, полосатое, как у осы. У, какая страшилища! Как запищит на меня: и-и-и-и.

— Она кусается, наверное… Такая-то…

— Может, и кусается, — неуверенно сказал я и плечами передернул.

Так и кончилась моя встреча с той самой бабочкой, за которой, как видно, гонялся француз Морель.

Кто из ребят не ждал этого дня… Ты идешь по улице с портфелем, с букетом георгинов и астр, наглаженный, чистый, с промытыми руками и шеей. Идешь, запинаясь новыми ботинками, сам весь новый, незнакомый для себя. Идешь первый раз в школу первого сентября.

Как долго не приходил этот день! Сколько раз провожал я в школу счастливчиков, кто был старше. Пошли в школу Юрка, Димка Мыльников, Верка, а мой срок все не наступал.

Двухэтажная начальная школа № 18 была совсем недалеко, на углу улицы Свердлова. Я часто бегал возле ее окошек — смотрел, как учится Верка. Она подмигивала мне с парты у окошка…

В школу меня никто не провожал. Отец и мать были на работе, а бабушка топила печь. Она вывела меня за ворота, перекрестила, заплакала…

— Ступай с богом…

И я пошел. Я был бабушкин внучек.

— Как звонок прозвенит — сразу домой беги, — вдогонку крикнула она, улыбаясь и плача одновременно.

«Ясно домой… Куда же еще», — думал я, шагая степенно, солидно: пусть все видят, в школу иду. Мне казалось, что прохожие глядят только на меня. В это лето я заметно подрос, выглядел старше своих восьми лет. Впрочем, восемь мне еще не исполнилось.

У школы и на крыльце толпилось дополна маленьких ребятишек и девчонок, тоже с портфелями, ранцами, букетами. Было много бабушек, мам, учительниц. Были здесь и знакомые ребята. На крыльце в обычной грязной рубахе сидел средний брат Курицын. Сновал в толпе Генка Пашков. Толстый Эрнешка щурил один глаз, подпертый пухлой щекой, переминался с ноги на ногу. Его привели сразу обе бабушки.