Я десятки раз наблюдал, как незаметно заполняется зал Генеральной Ассамблеи, но впервые видел это в третий вторник сентября 1960 года.

В Нью-Йорк съехалось тогда небывало много глав государств и правительств, и на островке ООН были введены необычные строгости. Туристов не пускали вовсе. Нам выдали по две карточки. Одну — белую, с фотографией, покрытой прозрачной пленкой, чтобы нельзя было заменить ее другим фото. Вторую — серую, по форме напоминающую средневековый рыцарский щит, с печатью департамента полиции. На ней было указано, что обладатель этой карточки может проходить «через полицейские линии и линии огня», но при этом никакой ответственности за его жизнь и здоровье полиция не несет. На обороте были графы: вес, рост, цвет глаз, цвет волос.

Карточки требовалось предъявлять уже на дальних подступах к зданию, куда были стянуты 500 полицейских, 1 ООО детективов и множество федеральных агентов. Всякое движение в этом районе прекратилось — только полицейские машины.

При входе на территорию ООН — не то чтобы обыск, но нечто похожее: смотрели, не оттопыриваются ли карманы, открывали папки, вывинчивали объективы фотоаппаратов. Севшие на места находились под неусыпным наблюдением обычной охраны ООН и хорошо сложенных господ в штатском, которые стояли в проходах спиной к трибуне, не спеша изучая ваши лица.

Около двух тысяч представителей великой армии прессы, не получивших в дополнение к двум карточкам еще и кусочек оранжевого картона, теснились возле телевизионных экранов в холлах и коридорах. Мне повезло — у меня был оранжевый пропуск на балкон прессы, и за два часа до открытия сессии я сел в глубокое кресло первого ряда.

И вот зал стал наполняться. Я думал, что все будет как-то необыкновенно торжественно. Но входили люди, одетые кто как: ни мундиров, ни смокингов, костюмы и серые, и синие, и в легкомысленную клеточку. Входили, осматривались, здоровались, клали портфельчики на столы, болтали, шли курить.

Стали появляться главы делегаций; фотографы, которым до начала заседания разрешают снимать в зале, сломя головы бросались то в один конец зала, то в другой, встречая президентов, премьер-министров, королей. Уже были истрачены километры пленки, а кинокамеры все жужжали и жужжали, заглушая нетерпеливый стук председательского молотка.

Наконец пресса успокоилась.

Председатель по традиции пригласил соблюсти минуту молчания, посвященную размышлению или молитве.

Воцарилась тишина.

Минута на размышление… Пожалуй, для него не грех бы отводить куда больше времени.

Это первые строки Устава ООН. В бомбоубежищах обреченного Берлина еще агонизировал гитлеризм, когда три удара председательского молотка открыли в Сан-Франциско конференцию Объединенных Наций: надо было думать о послевоенной жизни на израненной земле.

Газеты с сообщениями о конференции печатались в еще по-военному настороженной Москве. Газеты, описывающие первый этап ее работы, вышли в Москве, ждавшей известий о красном флаге над рейхстагом. Газеты с сообщением о решениях конференции расхватывались в Москве, отпраздновавшей День Победы.

В знак мирового исторического значения Устава Организации Объединенных Наций делегаты голосовали за его принятие, вставая со своих мест так, как встают при исполнении национального гимна.

Сколько раз заседала с тех пор Генеральная Ассамблея!

То заседание в Нью-Йорке, начало которбго я описал, было восемьсот шестьдесят четвертым по счету! Восемьсот шестьдесят четвертое пленарное, а если прибавить заседания многочисленных и многолюдных комитетов, то, вероятно, счет давно перевалил за десятки тысяч.

Сколько добрых надежд было порождено в этом удобном для работы зале и как иной раз по-плюшкински скупились тут на оправдание этих надежд!

«Ваши Объединенные Нации» — утверждает путеводитель, купленный индийцем, или арабом, или русским. Но почему же наши Объединенные Нации не выполняют нашу волю, волю народов: давайте разоружаться, давайте жить в мире!

Швейцарские ученые насчитали в истории человечества 14 513 больших и малых войн. Это лишь с той поры, когда за 3200 лет до нашей эры началась их более или менее достоверная летопись. Из пяти тысячелетий на долю человечества пришлось всего 292 мирных года! Но и неполные три века затишья слагались из множества коротких передышек, отравленных страхом перед новыми войнами.

После пяти тысячелетий пришло время, когда войны перестали быть неизбежностью. Их возможность еще не исключена полностью. Но могуче выросшие силы мира сделали возможным их предотвращение.

Так в чем же дело, господа? Почему бы торжественно не договориться здесь о всеобщем, полном, контролируемом разоружении, которое давно предлагает правительство нашей страны? Пожалуйста, подумайте об этом еще раз в минуту размышления!

Но тсс, не мешайте! Господа сложили руки, шепча молитву.

В разных странах по-разному относились к борьбе, которой были заполнены дни Генеральной Ассамблеи. По-разному воспринимались речи, поступки и поведение глав делегаций на островке ООН и за его пределами. Но в одном, кажется, сходились все: схватки на берегах Ист-ривер в тот год никого не оставили равнодушным. Множество людей, обычно пробегавших глазами лишь заголовки отчетов из штаб-квартиры ООН, осенью 1960 года вчитывались в их длинные газетные столбцы.

Нет нужды восстанавливать здесь хронологию событий. Мне хочется лишь поделиться мыслями о тогдашних настроениях американцев, которые следили за ходом сессии с не меньшим интересом, чем мы.

Уже выступили почти все главы делегаций, уже несколько раз накал страстей в зале заседаний доходил до того, что председатель, пытаясь утихомирить их, сломал свой молоток, уже осипли и охрипли пикетчики, устраивавшие «кошачьи концерты» под окнами нашего представительства, и по всему было видно, что дело идет к концу. Нет, я не имею в виду сессию — она может тянуться месяцами, но становилось ясным, что главное сказано, точки зрения определились и вот-вот начнется разъезд президентов и премьер-министров.

К этому времени реакционная американская пресса сделала, кажется, все для того, чтобы настроить своих читателей против всего советского. И как ловко использовалась для этого сама Ассамблея!

Перед началом заседания фоторепортеров, кинохроникеров и операторов телевидения удаляли из зала. Через минуту их лица и объективы маячили уже за стеклом боковых галерей. Лица и объективы почти неизменно были повернуты туда, где сидели делегаты социалистических стран. Репортеры застывали у видоискателей. Они караулили. Они не снимали много, часами терпеливо выжидая какого-либо случайного жеста, позы, поворота головы, которые можно было бы потом истолковать так, как им хотелось.

Я видел плоды работы этих терпеливых пушкарей.

Американец, который не встречался сам с делегатами, только широко раскрывал глаза: сжатый кулак крупным планом, нахмуренные лица, поднятая вверх рука, что может быть истолковано и как просьба слова и как жест угрозы…

К этому же времени уже успели возникнуть и сгореть несколько сенсаций. К зданию представительства советской делегации почтальон принес посылку с надписью «Яблочный пирог». Дежурный эксперт с особым аппаратом тотчас установил, что в посылке есть нечто металлическое.

Посылку отнесли на середину улицы. На шести кварталах остановили движение. Саперы с величайшими предосторожностями увезли опасный груз в форт Тилде. Газеты вышли с крупными заголовками: «Попытка покушения?», «Таинственный пакет», «Бомба или адская машина?»

Между тем посылку вскрыли. И действительно, раздался взрыв. Взрыв… хохота: перед сконфуженными экспертами появился румяный яблочный пирог. Кроме него, в посылке были два американских флажка, игрушечный станок для метания «ракет» и письмо г-жи Мак-Клири, в котором та писала, что Америка принимает мирный вызов СССР, что ракеты пусть идут ко всем чертям и что она, г-жа Мак-Клири, посылает русским «секретное оружие мирной американской жизни», испеченное на ее собственной электрической сковороде ее собственными руками.