Мистер Смит бесцельно топчется у витрин закрытых магазинов. Постоял у окна, густонаселенного пиджаками, рассматривает в соседнем цветные водопады галстуков. Скучно… Может, пойти на Таймс-сквер?

Но знаменитый перекресток Сорок второй с Бродвеем тоже пуст. Ветер крутит смерчи из газетных листов, обрывков оберточной бумаги. Однако пустынный Таймс-сквер уже орет. Из открытых дверей сувенирных лавчонок несутся зазывные звуки магнитофонов, пущенных на полную силу.

В некоторых лавчонках владельцы стараются создать впечатление, что они по меньшей мере прогорели на бирже и сегодня, именно сегодня, только сегодня, вынуждены по баснословно дешевым ценам распродавать свои превосходные товары.

Вот витрина с небрежно приклеенными газетами, где от руки чернилами крупно намалеван отчаянный призыв: «Хелп! Клоуз аут!» — «Помогите! Закрываюсь!»

Внутри — разломанные картонные ящики, обрывки веревок и тому подобная дрянь, разбросанная по полу. Очень правдоподобная картина спешной ликвидации дел. Еще бы! Владелец поднаторел в этом. Целый год изо дня в день он симулирует разгром и срочную распродажу, ловя на эту удочку простаков, перед отъездом из Нью-Йорка запасающихся сувенирами.

Есть ли на свете сувениры безвкуснее и однообразнее нью-йоркских? Бронзовые статуи Свободы и бронзовые же Эмпайры всех размеров, открытки с подкрашенными выпуклыми изображениями той же Свободы и Эмпайра, пепельницы с барельефами Свободы, термометры, вделанные в позолоченные Эмпайры… Бывают, правда, штучки позабористее, специально для моряков и скотопромышленников, но их достают из-под прилавка.

От Таймс-сквера недалеко до Метрополитен-оперы. Но билеты там кусаются — и пребольно: в партер — 25 долларов, самый дешевый, для стояния на галерке — 3 доллара. А при открытии сезона уже совершенная обдираловка: один билет в партере — 50 долларов (45 рублей)!

Таймс-сквер предлагает вам развлечение подешевле — «музей занимательных вещей». Гигант ростом с Петра I, в чалме, широких восточных шароварах и роговых очках, для рекламы торчащий у входа, с молчаливым презрением смотрит на пигмеев, сующих в окошечко кассы свои 50 центов.

Над экспонатами всюду надписи: «Хотите — верьте, хотите — нет». Под стеклянным колпаком поразительно выполненная скульптура японца. Это даже не скульптура, это как бы мгновенно застывший в неподвижности человек. Он смотрит на вас. У него настоящие человеческие ногти и зубы. Утверждают, что это автопортрет скульптора, который при жизни выдернул свои зубы, чтобы оживить творение своих рук. Хотите — верьте, хотите — нет.

Посетителям показывают также голову миссионера, попавшего к дикарям, копии «Орлова» и «Великого могола» — знаменитейших бриллиантов мира, двухстворчатую «железную деву», топоры для отрубания рук и вообще полный набор орудий пыток, сапоги 168-го размера. Тут же горящие фальшивыми самоцветами мифическая астраханская и сибирская короны, а также копия короны Николая II. Возможно, российские эмигранты-монархисты приводят иногда сюда внуков и правнуков для возбуждения верноподданнических чувств.

— Взгляни, Майкл, вот это и есть головной убор нашего самодержца. Когда в день тезоименитства государя императора, блаженной памяти…

— Ай доунт вонт… Не хочу… Ну его… — хнычет внучек и тянется к соседнему экспонату — чучелу двухголового теленка.

А теперь куда? Конечно, в «Радио-сити», где уже толпятся «каучуковые шеи», — посещение этого мюзик-холла предусматривается всеми классическими туристскими маршрутами.

Что там показывают сегодня? Сборная программа «Крылья славы»? Наверное, сладковатая театрализованная историйка о простушке из прерий, которая становится звездой балета. Или, может, крылья славы возносят скромного уличного певца на театральные подмостки Бродвея? Знаем мы эти музыкальные истории!

Но на сцене полумрак, серые плывущие облака, стена с древнееврейскими письменами. Рыдает виолончель, и незнакомое торжественно-грустное пение бередит душу. Исполняется «Кол нидре» — еврейская молитва, напоминающая плач. Это традиционное начало осенних программ: осенью отмечается еврейский новый год, а в Нью-Йорке и его окрестностях живет около трех миллионов евреев. Нынче в исполнении «Кол нидре» мне слышится особенно драматический оттенок. Возможно, это пение как-то связывается в сознании с недавними событиями. В одном из районов Нью-Йорка местные «наци» осквернили двести памятников на еврейском кладбище. У хулиганов нашли портреты Гитлера и Эйхмана. В другом районе на лестнице синагоги был зверски избит антисемитами и умер от ран раввин Бернард Айздорфер, отец троих детей, не так давно переселившийся за океан из Чехословакии.

Умолкает виолончель. Яркий свет рассеивает мистический полумрак. Новый занавес. Вместо скрижалей он расписан реактивными истребителями. На сцене — голый натурализм: взаправдашний вертолет № 44 системы Сикорского, принадлежащий американскому военно-морскому флоту и окрашенный защитной зеленоватой краской.

Вокруг хор моряков. Солист в капитанской фуражке запевает тенором:

— Вступай во флот, посмотри чужие страны и очаровательных девочек! Если ты не цыпленок, иди в морские авиаторы!

Так вот оно что! «Крылья славы» — специальная программа, посвященная пятидесятилетию воздушных сил американского флота.

Ее гвоздь — роскошная пантомима, показывающая вполне благополучную посадку американских космонавтов на неведомой планете, населенной преимущественно кордебалетом. Главным признаком жительниц этой планеты были огоньки, каждый раз вспыхивающие пониже спины, когда прелестницы наклонялись.

Потом самодеятельный мужской хор вольнонаемных служащих военных верфей исполнил кантату.

В художественной форме она утверждала, что за пятьдесят лет боевой дух у авиаторов флота ничуть не выветрился, а, напротив, окреп и что крылья славы не утратили молодости и упругости. Чтобы эти утверждения не остались голословными, их подкрепили кадрами кинохроники: сбоку сцены на экране, с палубы авианосца один за другим взлетали реактивные самолеты, и зал наполнился их ревом, гулом и свистом, переданными стереофонически.

А когда снова вспыхнул свет, сцена превратилась в палубу авианосца «Костелейшн», выполненную опять-таки не в условной манере, а с наибольшим приближением к натуре. Отверзлись три люка. Оттуда поднялись три реактивных истребителя и окружении «роккетс» — танцовщиц знаменитого ансамбля мюзик-холла. Слабо постукивая каблучками, балерины помаршировали немного, а потом принялись за обычное свое дело — ритмическое вскидывание стройных ног.

Я видел четыре программы «Радио-сити». В них много бродвейской пошлости и безвкусицы. Но нельзя упрекнуть постановщиков, скажем, тех же «Крыльев славы» в полной безыдейности. Мне показалось даже, что эти господа не без некоторой ловкости и с изрядной беззастенчивостью воспользовались кое-чем из арсенала того сценического искусства, которое они сами же окрестили «агиткой»…

Однако не посвятить ли остаток воскресного дня изобразительному искусству? Сегодня в музее Гуггенгейма выставка: развитие скульптуры за сто лет.

Само здание музея не похоже, кажется, ни на одно музейное здание в мире. Построил его Франк Райт. Снаружи — глухой, без окон, цилиндр с выступами полого спускающейся, слегка прогнутой в одном месте спирали. Непонятно? Яснее объяснить не смогу. Пожалуй, можно сравнить еще с выдвижным охотничьим стаканчиком, получившим вмятину с одного бока.

Внутри серый цементный пол, инкрустированный медными соприкасающимися кругами, чуть слышно журчащий фонтан. Преобладают бледно-палевый, мягкий серый и белый цвета. Спираль вьется белым барьером вверх, к куполу. Сквозь его стекло — небо, голубое или серое, смотря по сезону.

Лифт поднимает к куполу. Там начало осмотра. Оттуда вы спускаетесь пешком.

Нет ни залов, ни дверей, ни ограждений. Широкие и низкие деревянные скамьи облегают местами стены. Кое-где зелень. Иногда она свисает с барьера, иногда коренится в нишах. Сама спираль не строга, ее линия отклоняется плавными выступами. Экспозиции размещаются вдоль наружной стены. На узких полосках — имя художника, название вещи, год, когда она сработана.