Мы добрались до столицы примерно в семь часов вечера. Попрощавшись с подругой, я отыскала ближайшую почту и, сняв резинку, стала опускать письма в ящик по две штуки за раз.

Как известно, порой какой-нибудь пустяк совершенно неожиданно позволяет обнаружить нечто очень важное в деле, к которому не имеет ни малейшего отношения. В данном случае таким пустяком явилась почтовая марка, вернее, отсутствие оной на одном из конвертов. Дело в том, что мне попалось письмо, на которое секретарь по небрежности забыла наклеить марку, и потому я стала внимательно проверять все остальные письма одно за другим. В результате я узнала то, чего не узнала бы никогда при иных обстоятельствах, да и не только я, но и вообще никто на свете.

Мое внимание привлекла фирменная почтовая карточка, адресованная фирмой самой себе. Такие открытки высылаются для удобства клиентов, особенно если фирма заинтересована в быстром получении ответа. Клиенту остается только написать ответ на обратной стороне и опустить открытку в почтовый ящик. Название этой модной меховой фирмы с магазинами в Нью-Йорке, Хьюстоне, Париже и Лондоне мне хорошо известно — «Картье». В «Брайдз Холле» пользоваться услугами этой шикарной фирмы могла разве что Эллен. В открытке содержалась просьба сообщить, где и когда фирма может забрать норковое манто на летнее хранение. Имя клиентки, посылавшей ответ, было напечатано на машинке — П.Дженсен, а ниже указан адрес: Джорджтаун, округ Вашингтон, 11А, Двадцать девятая улица.

Я мысленно содрогнулась при виде этой открытки, но продолжала проверять наличие марок и опускать письма в почтовый ящик. Под конец, однако, мне попался конверт, при взгляде на который я буквально окаменела. Тоже фирменный, но уже школьный конверт, адресованный некой Патриции Дженсен, консультанту по вопросам архитектуры, и адрес — точь-в-точь как у клиентки меховщика: Джорджтаун, округ Вашингтон, 11А, Двадцать девятая улица.

Я не могла уразуметь, что все это значит, но догадывалась, что наткнулась на что-то любопытное, а возможно, и весьма важное. Майкл отчаянно искал хоть какую-нибудь, пусть даже самую незначительную зацепку, поэтому я отбросила все сомнения и, вернувшись в машину, распечатала конверт, что оказалось совсем нетрудно: я просунула тоненький карандашик от записной книжки под клапан на оборотной стороне конверта и вскрыла его, ничуть не повредив. Мне не составит труда снова заклеить его и опустить в почтовый ящик, если, конечно, в письме не содержится информации, полезной для следствия.

Однако полезная информация в нем как раз содержалась. Это было официальное письмо, подписанное Артуром Перселлом, из которого следовало, что необходимые консультации по проекту Хайрама Берджесса осуществлены в полном объеме архитектором Патрицией Дженсен. Но это еще не все. К письму был приложен подписанный Эллен чек на двадцать пять тысяч долларов, которые должны быть перечислены со счета Фонда Хайрама Берджесса на счет все той же Патриции Дженсен в одном из балтиморских банков.

Открытку и письмо я положила в сумочку и отправилась прямиком в Джорджтаун.

День близился к закату, и на дорогах, как всегда в этот час, было множество машин, поэтому я свернула с Пенсильвания-авеню на М-стрит и по боковым улочкам снова выехала на Пенсильвания-авеню в районе Тридцатой улицы. У меня были друзья в Джорджтаунском университете, и я достаточно хорошо знала этот район. Я прикинула, что дом 11А должен находиться в начале Двадцать девятой улицы на пересечении с Р-стрит, неподалеку от Монроуз-парка и кладбища Оук-Хилл, одной из самых высоких точек Вашингтона. Улица была по обе стороны обсажена деревьями, в дневное время затеняющими расположенные здесь красивые старинные особняки, а в этот вечерний час усиливающими сумрак. Я припарковалась на полпути между Кью— и Р-стрит, прошла немного вверх по Р-стрит и вышла на Двадцать девятую улицу.

Светлые волосы порой превращаются в помеху. Мне казалось, что я у всех на виду как на ладони, и сожалела, что нет под рукой какого-нибудь шарфа, чтобы набросить на голову. Я без труда отыскала номер 11А — трехэтажный старинный дом в викторианском стиле. Свет нигде не горел, если не считать двух окон в первом этаже, выходящих на улицу. Видимо, там помещалась гостиная, по убранству которой и по картинам на стенах можно было судить о богатстве и отменном вкусе ее владельца.

Вокруг не было ни души. Я воспользовалась этим и с замирающим сердцем поднялась по ступенькам к парадному входу. Три звонка на двери указывали на то, что в доме проживают три семьи. Вот здесь-то и живет некая Патриция Дженсен. Ее апартаменты находятся как раз на первом этаже. Я быстро перебежала на противоположную сторону улицы — мне необходимо было отыскать какое-нибудь укрытие, откуда можно было бы наблюдать за парадным дома 11А. Дом напротив был выставлен на продажу и сейчас пустовал. Перед домом имелся палисадник, а в нем, среди густой травы и прошлогодних сухих цветочных стеблей, — недействующий, выложенный камнем фонтан.

Я присела на один из камней, что повыше. Открывшийся оттуда обзор был отнюдь не идеальным. Сухие ветки деревьев частично заслоняли парадную дверь, но это было все-таки лучше, чем ничего. К тому же я была избавлена от необходимости торчать у всех на виду.

Я принялась ждать, хотя и не была уверена, что поступаю разумно. Я отчаянно устала, к тому же становилось довольно прохладно. Вскоре у меня возник соблазн немедленно вернуться в «Брайдз Холл», вручить Майклу корреспонденцию Патриции Дженсен, и пусть он сам занимается всем этим.

Но что-то удерживало меня, наверное, упрямство. Раз уж я здесь и хочу утвердиться в своем страшном подозрении, зачем же упускать такую возможность? Я ждала, казалось, целую вечность. В действительности же прошло не так уж много времени, от силы час, прежде чем я увидела знакомый автомобиль, остановившийся поблизости от моего укрытия.

Странно, что Эллен Морни не заметила меня в палисаднике. Когда она вышла из своего «альфа-ромео», то оказалась в каких-нибудь четырех метрах от меня. Она перешла на другую сторону, достала из сумочки ключи, открыла дверь дома 11А и вошла внутрь, захлопнув за собой дверь. Через несколько минут я увидела ее в окне гостиной, она задергивала штору.

Спустя два часа я уже была в «Брайдз Холле». Я так устала, что не могла ни о чем думать. Зато теперь я абсолютно точно знала, откуда Эллен берет деньги. И в связи с этим я испытывала одновременно удовлетворение и настоящее потрясение. Удовлетворение от того, что мне удалось сделать такое любопытное открытие, и потрясение от того, что Эллен Морни, судя по всему, замешана в хищении школьных средств. Но как это может быть связано с убийством Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз, я понятия не имела.

Когда, проехав через главные ворота, я оказалась на территории школы, меня поразила непривычная темнота, и я сразу же почувствовала себя неуютно. Светилось лишь несколько окон в Главном Корпусе и в дортуарах, да еще горели фонари вокруг газона и вдоль дорожки, ведущей к Коптильне. Фонари в «Брайдз Холле» никогда не гасились раньше полуночи, и вечером здесь всегда было светло как днем. Непривычная темнота объяснялась, видимо, тем, решила я, что половина воспитанниц разъехалась по домам, и от этого моя тревога только усилилась.

Я припарковала машину и направилась к себе в гостевой номер. Со стороны залива дул легкий ночной ветерок, принося с собой запах соленой морской воды и шелестя листвой вязов вокруг газона. Я шла по газону, стараясь держаться подальше от церкви, но однажды мне почудилось, будто скрипнула дверь, и я остановилась. Но оттуда никто не вышел, смутно видневшиеся в темноте двери показались мне закрытыми, и я пошла дальше.

Теперь я была полна не только тревоги, но и страха, который охватил меня, когда я обнаружила, что уличные фонари возле Коптильни погашены. Мне чудилось что-то зловещее в самой Коптильне, а фонари у газона казались бесконечно далекими. Я чувствовала себя одинокой, отрезанной от всего мира. Достав ключи и приблизившись к двери, я вновь оказалась в холодных, беспощадных тисках страха, которого не ощущала ни высоко в небе над Голубыми горами, ни позже в Вашингтоне. У меня перехватило дыхание, и я готова была бежать к Главному Корпусу.