— Ради Бога, в чем дело?

— Алиса Уэбб, — уточнил он. — Горничная.

— Какая горничная? Где?

— В «Марч Хаусе». — Его интонация приобрела оттенок сдерживаемого нетерпения — так говорит юноша, обнаруживший, что его девушка хороша собой, но не слишком-то понятлива. — Там была раньше горничная. Я тогда учился в школе и привозил в усадьбу газеты.

Я с сомнением покачала головой.

— Не помню никакой горничной.

— Сейчас припомните. Это была уродливая старая колдунья по фамилии Уэбб. Ее сестра, Дороти, содержала бакалейную лавку в Чилмарке. Ну, вспомнили?

— По прозвищу «Леденец», — засмеялась я.

— Именно. У нее всегда выпадала вставная челюсть, когда она бранилась на мальчишек, шныряющих у ларя с леденцами.

Теперь в памяти моей всплыла и Алиса, снующее по комнатам тощее невысокое создание с растрепанными седыми волосами, с кустиками темных волос на подбородке и на груди.

— Я помню горничную, — сказала я, — но не понимаю, какой она может представлять интерес.

— Вам известно, где она сейчас находится? — Питер положил горсть ракушек на днище лодки рядом со мной и принялся их сортировать, откидывая ненужные через плечо в воду.

— Что тут сказать? Думаю, сидит в своем углу, за печкой, а может, служит у кого-нибудь, если еще жива. Она ведь уже тогда была немолода, правда?

— Если она не умерла, она могла бы сказать вам, кто живет в доме, сама Грейс или кто-то другой.

Мысленно я упрекнула себя за недогадливость.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я. — Но что, если мы ее не отыщем?

Питер пожал плечами.

— Если ее уже нет в живых, мы могли бы поискать кого-нибудь из ее родственников, кому она могла рассказывать о детской либо об Артуре Хестоне. Это может сослужить вам службу. Разумеется, нельзя расспрашивать в лоб, вы ведь знаете этих деревенских. Полиция от них ничего не добьется.

— А мне они могут открыться?

— Все может быть. Попытаться стоит. Вы могли бы начать с Дороти, если она еще здесь.

— Вы гений!

Он усмехнулся и встал. Низко над водой летела чайка. Питер бросил в нее камнем, который едва не задел ее. Чайка с криками взмыла ввысь. «Какой он еще ребенок», — подумала я.

— Если хотите, я поеду с вами, — предложил он. — Только я смогу выбрать время не раньше конца недели, завтра и послезавтра я занят. — С этими словами он взглянул на свои водонепроницаемые наручные часы.

Я тоже справилась с часами; было уже полдвенадцатого. Мне было известно, что в эту неделю он работает во вторую смену.

— Я поеду прямо сейчас. Не вижу ничего опасного в том, что я задам несколько вопросов Дороти о ее сестре.

— Если только вам не взбредет в голову снова поехать в «Марч Хаус».

Я пожала плечами.

— Это не по пути.

Поднялся легкий бриз, и поверхность воды в гавани потемнела, покрывшись легкой рябью. Питер указал на днище лодки.

— Это — вам.

Я взглянула: там лежали три красивые, белые, розовые изнутри раковины, которые Питер отобрал и оставил на ялике. Затем он бросил свою доску в воду и обернул ко мне свое лицо; на фоне утреннего неба и моря оно показалось мне неописуемо прекрасным. «Помни, кто ты и кто он», — напомнила я себе, а он сказал:

— Маргарет, к чему эти возрастные комплексы?

Я онемела от неожиданности.

— Вы обо мне?

— О ком же еще? — улыбнулся он. — Я догадываюсь, что вы перевалили за пятьдесят, но этих лет вам ни за что не дашь. Так почему не принимать жизнь такой, какая она есть? Это еще далеко не старость.

И прежде чем я сумела найти слова для ответа, он уже был в воде, забрался на свою доску, и поднявшийся ветерок немедленно надул его парус.

— Я отвезу вас домой! — крикнул он.

Паром как раз приставал к берегу. Я поднялась с ялика, крепко зажав ракушки в ладони, и побежала к пристани. Последнее, что я видела на море: Питер пересекал узкий пролив, отделявший пляж от Эдгартауна, он был уже на половине пути к яхт-клубу — стройная фигура в темном костюме, чуть-чуть откинувшаяся назад, под прямым углом к покрытой волнами поверхности воды; его красно-белый парус пятном сверкнул на солнце.

В этот самый момент, вспоминая, как во время нашего разговора Питер беспрестанно кидал камешки, заставляя их подпрыгивать на воде, я вдруг смутно осознала, что именно привлекло мое внимание на фотографии Грейс Чедвик.

Я воспроизвела в памяти Питера, собирающего камни, кидающего их один за другим параллельно поверхности воды; потом в памяти моей всплыла Грейс, снятая во время чаепития, жеманно державшая чашку в руке; вот Грейс на крокетной площадке, примеряющаяся рукой к молотку, чтобы послать мяч в воротца…

Грейс, как и Питер, была левшой. На ум мне пришел третий человек, тоже молодой и стройный, одетый в перепачканные краской джинсы и теннисные туфли, курящий сигарету, когда мы вдвоем сидели в уборной театра.

Саманта Сандерсон держала сигарету в левой руке!

Интересно, имеет ли Фишер сведения о том, какой рукой предпочитает пользоваться преступник. Если даже и имеет, то вряд ли сообщит их мне. Придется добывать их самой.

Часом позже, после того как Хедер увела всех четверых детей на пляж, прихватив с собой новый синтетический мяч, купленный по просьбе Кристофера (старый, как он сказал, «плохо надувается»), я снова отправилась в верхнюю часть острова. Миновав центральный гражданский аэропорт и проехав по Саут-роуд, главной магистрали северо-восточной части острова, выходящей на Атлантическое побережье, я выехала через Битлбанг-Корнерс в Чилмарк и остановилась у бакалейного магазина.

Это было некрашеное здание с опоясывающей его крытой галереей, наподобие непрезентабельных придорожных харчевен, имеющих мало общего с фешенебельными новомодными магазинами, построенными в колониальном стиле Новой Англии для туристов и местных богачей. Изнутри оно тоже мало походило на аккуратный супермаркет. Современные морозильные камеры затиснуты между контейнерами с пивом, дешевыми винами, лимонадом; прогнувшиеся полки вдоль стен забиты пыльными консервными банками, коробками, беспорядочно сваленными овощами. Засиженные мухами лампы дневного света тускло освещают непритязательную картину. Эта жалкая обстановка и беспорядок странным образом соответствовали свободной атмосфере летней жизни в деревне, присущей Менемше и западной части острова; в оживленных кварталах Эдгартауна и порта картина наблюдалась другая.

Покупателей было не много — всего несколько дачников, заглянувших сюда в поисках молодых кукурузных початков, и среди них два-три местных жителя; они выделялись одеждой и акцентом, а зачастую и избыточным весом, что было типично для здешнего населения, злоупотреблявшего содовой и жирной соленой пищей.

Лавочник сидел за кассовым аппаратом. Это был бледный субъект лет пятидесяти, с узкой грудью, большим животом, одетый не по сезону в серый пиджак без воротника, из-под которого виднелась не первой свежести рубашка, расстегнутая много ниже, чем это допускали правила приличия.

Я обождала, пока он отпустит очередного покупателя, и спросила, работает ли здесь еще Дороти Уэбб.

Он обратил на меня мутные слезящиеся глаза. Ответа мне пришлось ждать долго, даже по местным меркам.

— Дороти? Боюсь, что нет.

— Не можете ли вы подсказать, где ее найти?

— Думаю, на здешнем кладбище.

— О, я сожалею об этом. — Я не придумала ничего лучшего, как повторить, подобно всем благовоспитанным людям, эту сакраментальную фразу. — Собственно говоря, я ищу ее сестру, Алису. У меня была надежда, что Дороти поможет мне в этом.

Я уже знала, что ответ получу не сразу. И я не ошиблась. Он взвесил покупку, получил деньги и только потом повернулся в мою сторону.

— Алису, говорите?

— Да.

— Она тоже на кладбище, — сказал он с широкой улыбкой, будто ожидая, что новость будет мне приятна.

Но он ошибся. Сердце у меня упало. Мы с Питером допускали, что одной из сестер уже нет в живых, при всем том я почему-то (наверное, из прирожденного оптимизма) не думала, что они умерли обе. Я надеялась найти хотя бы одну из них — пусть бы она была полоумной, я бы до нее достучалась. Но как оказалось, эта дверь захлопнута наглухо.