В предвкушении будущих допросов он не счел нужным представиться и даже не поздоровался. Улыбаться этот человек, очевидно, вообще не умел. Он лишь осведомился:

— Вы кто?

Я представилась.

— Не имеете права покидать территорию без моего разрешения, — объявил он.

Набравшись дерзости, я, однако, спросила:

— А, собственно, почему?

— Вчера здесь были?

— Да.

— Каждый, кто вчера вечером находился в имении, подозревается в убийстве или в соучастии. Вас допросят позднее. О ваших правах вам сообщат. Можете нанять адвоката, если желаете.

Я постаралась взять себя в руки.

— Минутку, офицер. Но я ведь даже не была знакома с этой несчастной дамой. Я — журналистка, приехала сюда в пятницу вечером собирать материалы для очерка о виноделии.

— Вот все это вы должным образом и объясните на допросе.

— А когда этот «должный образ» потребуется?

Он не ответил, решительно повернулся и присоединился к своим подчиненным. Не пойти ли за ним и все-таки попробовать убедить, что меня допрашивать не следует? Но я передумала, этот тип не из тех, кто уступает просьбам, — это я уже поняла. Я пошла обратно в дом, переоделась и попробовала обмозговать, что мне делать дальше.

Прежде всего я подумала, не обратиться ли за юридической защитой к моей собственной дочери. В Нью-Йорке дело уже шло к концу рабочего дня, и, зная Джоанну, я представила, как она ест свой воскресный сандвич за служебным столом в конторе на сорок четвертом этаже. Она — я это знала — тут же соединит меня с калифорнийским филиалом ее юридической фирмы. Но я решила, что этого делать не стоит. Джоанна станет говорить со мной невыносимо начальственным тоном, если сочтет, что я действую неправильно. А я не в состоянии выслушивать распоряжения собственного ребенка, словно мне двенадцать лет, а она — моя строгая умная мама. Кроме того, этот противный заносчивый Богнор меня еще ни о чем не спрашивал. Вот когда проведет допрос, уговаривала я себя, тогда он сразу убедится, насколько смехотворно было беспокоить меня.

В полдень, еще до того, как я предстала перед лицом закона, я взяла фотокамеру, телеобъективы, а также книжку и сандвичи, которыми снабдил меня Хозе, и отправилась на виноградники, чтобы позавтракать в одиночестве. Заняв удобный наблюдательный пункт, я могла видеть двор винзавода, где действовали несколько полицейских — замеряли, посыпали специальным порошком дверные пороги в поисках следов, фотографировали. Я тоже сделала несколько интересных снимков, которые, как мне казалось, могут украсить еще один мой очерк о виноделии. Затем уселась под оливковым деревом, чтобы насладиться книгой и сандвичами. Я сорвала с куста гроздь винограда на десерт, когда вдруг на меня упала чья-то тень. Я подняла глаза — надо мной с кислой физиономией склонился уже известный мне офицер из шерифского управления — это он вчера загородил мне дорогу к воротам. Рядом с ним стоял молодой следователь, один из тех двух хлыщей в темных очках, беседовавших раньше с Богнором. Он держал блокнот, где значились, как я догадалась, фамилии всех лиц, причастных к событиям. Заглянув в список, он криво ухмыльнулся и не слишком дружелюбным тоном спросил:

— Миссис Барлоу?

Я утвердительно кивнула.

— Старший следователь Богнор хочет вас сейчас видеть. Там. — Он указал пальцем в сторону винзавода.

Надменность, с какой это было произнесено, разозлила меня. Я перевела взгляд с одного полицейского на другого. Хлыщ с блокнотом еще раз отвратно усмехнулся, но ничего больше не сказал. У офицера было каменное лицо. Я решила не кипятиться, встала и пошла за ними. Хоть фамилию моего следователя я наконец узнала.

Два санитара в резиновых перчатках вышли из помещения, где находился бункер, оба несли пластиковые мешочки с бирками, и каждый аккуратно положил свою ношу на заднее сиденье спецмашины. Я быстро отвернулась, чтобы не увидеть содержимого мешочков.

Богнор обосновался в кабинете Хестер. Его первые слова, когда меня ввели, были:

— Можете взять себе адвоката, если желаете.

Когда я сказала, что обойдусь без адвоката, он огласил мои права, после чего начал засыпать меня вопросами — имя, возраст, место жительства, когда прибыла в «Аббатство», с какой целью. Я напомнила, что я — журналистка, и, когда выяснилось, что я внештатница, по его лицу пробежала самодовольная улыбка. В мелких, незаслуживающих даже упоминания фактах он пытался усмотреть нечто подозрительное.

— Давно ли вы знакомы с миссис Сэлдридж?

— С той минуты, как я приехала.

— А не со времен ее кинокарьеры?

— Нет.

— А с мистером Сэлдриджем?

— То же самое. Впервые увидела в пятницу.

— Как давно вы были знакомы с покойной?

— Я не знала ее вообще, нас лишь кратко представили друг другу вчера.

— Имеются у вас финансовые интересы, связанные с этими виноградниками или винзаводом?

— Абсолютно никаких.

Было ясно, что он мне не верит и каждое мое слово будет перепроверяться. «Ну что же, желаю удачи», — подумала я.

Он стал писать в своей книжечке, попросив меня обождать. Ожидание показалось мне бесконечным. Затем предложил рассказать все, что я помню о предшествующем вечере. Я сделала это как можно полнее. Сначала я было решила умолчать о ссоре между Джоном и Хестер — не хотелось выступать доносчицей, но затем решила, что все-таки лучше расскажу. Ведь он узнает о скандале, допустим, от Хозе, получится, что я хотела что-то скрыть. Поэтому я упомянула вчерашнюю стычку, преуменьшив, правда, ярость Джона.

— Они подрались?

— Ну что вы! Нет, нет, ничего похожего.

— Угрожали друг другу?

— Нет.

— А из-за чего, собственно, разгорелся скандал?

Я ответила, что утверждать с уверенностью не берусь, но полагаю, что дело касалось продажи имущества.

— Покойная когда-то была его женой, не так ли?

— Думаю, что так.

— Вы не считаете, что ее приезд к обеду был довольно странным?

Я пожала плечами.

— Ну почему же — она совладелица винзавода, — сказала я. — Думаю, что какие-то дела они могли обсуждать.

— Дела — да, но почему за обедом?

Я понимала его удивление, но посвящать его в подробности не стала.

— Ну, люди как-то пытаются сохранить цивилизованные формы общения, — сказала я.

Он недоверчиво хмыкнул, взглянув в свои записи, и продолжал допрос:

— После того как Хестер покинула дом, где были остальные члены семейства?

Я ответила, что Лурина пошла принимать душ перед сном, а Джон и Лиз, я полагаю, отправились спать наверх последними.

— Я слышала шум воды в ванной, — сказала я, оставив при себе туманное подозрение, что Лиз могла быть одна и в ванной и в спальне, а Джон — где угодно еще, пусть Богнор сам пошевелит мозгами. Но он сразу уцепился за эту неясность.

— Они оба заходили в ванную?

— Я с ними там не была.

Он не стал допытываться дальше, но сделал пометку в блокноте. Затем я рассказала, что слышала какой-то вопль, но приписала его ночной птице и что позднее я видела Лурину, спускающуюся по лестнице.

— Перед криком птицы или после?

— После.

Терпение мое уже иссякало, и мне заранее стало жалко Лурину. Вряд ли Богнор пощадит ее на допросе, его не остановит и горе девушки, только что лишившейся матери, да к тому же самым чудовищным образом. Он ведь и Лурину будет жарить на медленном огне своих вопросов и подковырок. И я добавила ему назло:

— Нет, пожалуй, птица крикнула, едва лишь Лурина вышла из душа.

Следующий вопрос застал меня полностью врасплох. Богнор что-то писал в блокноте, томя меня ожиданием, а затем выпалил:

— Имя Хулио Гарсиа-Санчес вам о чем-нибудь говорит?

Оно мне ни о чем не говорило, но легко было догадаться, кого он имеет в виду.

— Речь, видимо, идет о жертве наезда, когда водитель скрылся?

Он хитро улыбнулся.

— Вы хотите сказать, мадам, что его просто сбили и уехали?

— Я ничего не хочу сказать. Я даже не знаю, о том ли человеке я говорю, который вас интересует. Наверное, имеется в виду мексиканский сезонник, убитый ночью на дороге?