— Скажите, а у вас нет в колхозе бензина?

Парень хлопнул себя по лбу:

— Я-то дурень! Не спросил, что у вас за беда с машиной. Уж вы простите, забыл за разговорами. Есть у нас бензин. — Он извинительно улыбнулся и повернулся к жене: — Что ты мне не сказала, Олеся?

— Но как вы пойдете? На дворе ночь, — снова вмешалась Ольга.

— Ерунда! Охотнику тайга — дом родной, а это же так, лесочек. Вы ужинайте, а я минут через двадцать буду…

Парень накинул на себя полушубок, напялил ушанку и исчез в сенцах.

— Седайте, поужинайте… Не знаю, як величать вас…

Ольга и Алексей отказались. Не стала ужинать без мужа и Олеся.

— Алеша, как тебе нравится эта сказка? — шепнула Ольга.

Алексей молча не отрываясь смотрел на Ольгу.

В шерстяной кофте, облегавшей высокую грудь и девичью тонкую талию, Ольга сейчас казалась ему такой же, какой он помнил ее девять лет назад в Москве, в Горске…

— Як же вы без бензину выехали? А шофер где? Звали бы и его в хату…

— Конечно! — подхватила Ольга. — Ведь бензин будет…

— Шофер должен быть у машины. Что бы ни случилось. Такое уж наше дело, — уныло заключил Поздняков.

— Какая самоотверженность! — съязвила Ольга. — Но тебя, кажется, она не касается… Ты ведь большой начальник.

Олеся пугливо оглянулась на Ольгу.

— Не бойтесь, это мы так… шутим.

— Обычно шутим, — добавил Поздняков.

С большим железным бидоном за спиной вернулся Иван.

— А вот и я. Быстро? Вот вам горючка! — Осторожно, как великую драгоценность, поставил он бидон перед Поздняковым.

— Как вы донесли такую тяжесть? — удивилась Ольга. — Вдобавок такой неудобный бидон.

— А мы привычные. Я в армии в лыжном служил, так минометные плиты на горбушке таскал. А вы не кушали? — показал он на нетронутые на столе ложки, хлеб.

— Спасибо, мы сыты. Да надо спешить. Как же мы поднимем его на гору, Алеша?

Но Поздняков, уже в шубе, легко вскинул бидон себе на плечо и, поблагодарив хозяев за гостеприимство, шагнул в сенцы. Ольга, а за ней Иван, пошли следом.

Лунный серп, лениво выплывший из-за тучи, скупо осветил круто идущую в гору тропинку, незаметную прежде. В равнодушном молчании застыли вокруг черные сосны.

Вот и тракт. Вернее, лесная, еще мало езженная дорога. У костра, накрыв себя с головой тулупом, дремал шофер. Увидав подходивших к нему людей, встряхнулся, вскочил на ноги.

— Вы, Алексей Иваныч? А я заправился. Попутная шла, ну, я и выпросил десяток литров. Доедем.

— Ну вот, — рассмеялся Поздняков, ставя бидон, — а мы вам еще двадцать литров.

Все весело рассмеялись. Однако бензин залили в бак машины, и Ваня, пожелав счастливого пути, сбежал вниз к избушке.

Несколько минут ехали молча.

— Что же ты скажешь дома, Алеша? — тихо, чтобы не слышал шофер, спросила Ольга притихшего рядом Алексея. — Катался с немолодой, но ветреной красоткой?

— Нет.

— Ах, да: был на тракте, срочные дела, срывались перевозки… куда вы теперь возите?

— Нет, Оля.

— Что же?

— Скажу: был с тобой, с моей первой женой… без которой мне очень трудно.

И снова молчание. Чудесное настроение, навеянное Ольге лесной сказкой, чужим, но удивительно чистым, не прятанным от людей счастьем, истлело, обуглилось в одном жгучем дыхании слова: жена! Первая жена!.. Бывшая жена!.. Бывшая! Значит, есть «не бывшая»? Настоящая? Которой не надо прятать себя? Как Олесе?.. Ну, а если первая любовь принадлежит ей, Ольге? Почему она должна считаться, жалеть того, кто воспользовался однажды выпущенным из рук ее счастьем?.. А было ли оно, счастье? А может быть, только мечта, самообман, та же сказка?..

Алексей взял ее руку. Ольга не отняла. Но и не ответила на пожатие. Так он держал ее руку в Москве, в далекое «было». И она отвечала ему на его ласку. А теперь?.. Нет, уж лучше остаться «бывшей», чем «второй», прятанной.

ЗИС-101 остановился против дома Червинской. Поздняков вылез из машины проводить Ольгу.

— Не надо, Алеша. И скорей возвращайся домой. Я и так виновата перед твоими…

— Оля, скажи: почему ты не ответила на мои телеграммы?

Даже в густом сумраке ночи было видно, как заблестели поднятые к Алексею глаза Ольги.

— Какие? Когда?

— Ну… ты же знаешь, о чем я спрашиваю. Впрочем, можешь не отвечать. Я был виноват больше, чем ты…

Ольга стояла, силясь понять, о чем ей говорил Алексей. И вдруг страшная догадка осенила ее…

— О каких телеграммах говоришь ты, Алеша!?

Алексей схватил ее руки, метнувшиеся к нему. Его сердце забилось лихорадочно, с болью.

— Значит… это был обман, Оля?.. Он обманул меня?.. Тебя?.. Убил нашего ребенка?

Ольга качнулась, со стоном схватилась за руку Позднякова. Алексей поддержал ее.

— Оля… успокойся, Оленька!.. Я снова нашел тебя, Оля!..

— Молчи!.. Алеша, оставь меня… О, как это жестоко!..

После разговора с Лукиной Клавдия Ивановна решила навестить Дуню Иманову. Перебрав все белье, она приготовила костюмчики, распашонки, рубашки, из которых давно уже выросли Вовка и Юрик, несколько своих поношенных платьев. Кое-что подштопала, подлатала, связала все это в узел, не забыв положить и игрушки, и вечером, так, чтобы не увидали соседи, явилась к Дуне.

Иманова жила в самом дальнем углу огромного двора, в таком домишке, который давно бы следовало раскатать на дрова по бревнышкам. Маленькие квадратные окна почти вросли в землю, а крыша прогнила, осела под тяжестью единственной торчащей посредине трубы, стала походить на казахское седло: туда лука и сюда лука. Клавдия Ивановна вошла в избу со своей ношей и чуть не ахнула: внутри нее плавал такой туман и так терпко пахло щелоком и мылом, что, казалось, она попала в прачечную или баню, а не в жилище. Едва разглядела хозяйку. Дуня оторвалась от дела и не очень приветливо взглянула на гостью. Широкое, слегка курносое лицо ее было багрово-красным от напряжения и едкого пара, с полных, оголенных до плеч рук стекала мыльная пена. Из тумана выглянула русая детская голова и, прижавшись к подолу матери, пугливо уставилась на незнакомку. «Второй за подол держится», — вспомнила слова Лукиной Клавдия Ивановна; она все еще стояла у порога, словно не решаясь, бросить узел здесь или передать Дуне.

— Здравствуйте, Дуня.

— Ну, здравствуйте. Стирать принесли?

Она вытерла о подол руки и с видом покупателя старья подошла к Клавдии Ивановне.

— Это я вам, Дуня…

— Вижу, что мне. Да не знаю, смогу ли. И так набрала стирки порядком. Вон баня какая в доме-то.

— Да нет же, — поспешила пояснить Клавдия Ивановна, — это я вам насовсем. Может, пригодится…

— Мне?

Дуня приняла из рук Клавдии Ивановны большой узел и с минуту очумело смотрела то на него, то на гостью. Ей такое было в новинку.

— Как это, Клавдия Ивановна, насовсем? Дарите, что ли?

— Ну да. Тут и детям вашим кое-что и самой вам… Да вы посмотрите.

Дуня положила узел, развязала. Вместе с бельем вытянула из него детское бархатное пальтишко, повертела его перед глазами и вдруг часто-часто заморгала.

— Добрая вы какая, Клавдия Ивановна… не знаю, что вам и сказать… Спасибочко вам большое…

И спохватилась:

— Да вы что же стоите-то, Клавдия Ивановна… если бы… Вы уж простите, что у меня беспорядок такой седня… Как с работы пришла, так и за стирку… Вот сюда, пожалуйте… — Она провела ее в глубину комнаты, где туман казался значительно реже, но зато изрядно дуло из окон, подвинула табурет.

К первой маленькой русой головенке прибавилась вторая, побольше и потемнее. Две пары глаз уставились на незнакомую тетю в дорогой шубе.

— Трудно вам, Дуня, с ребятами? — участливо спросила наконец Клавдия Ивановна, не зная, как вести себя дальше.

— Трудно, — вздохнула Дуня. — Да и как не трудно: утром, до работы, одного в ясли тащи, другого — в садик, третьему — в школу, да еще на весь день что-нибудь сготовить; и самой на работу поспеть. Думала разве раньше, что так придется. Еще и холод такой в избе. На улице мороз — и у меня мороз. Мой-то палец о палец не стукнул, чтобы к зиме избу починить, стекла вставить; сама уж кое-как позатыкала да повставляла. Пить только и мастер был. Ребят наплодил, а об семье и не подумал, как жить будет. Выгнала я его. Просился назад, да что толку.