Малкольм шагал быстро, его подгоняла злость. Эмили хотела оскорбить его, пустить ему кровь, расстроить его чувства так же, как он взбудоражил ее. Но теперь, когда она видела ничем не прикрытую ярость, Эмили испугалась, что толкнула его слишком далеко.

Они достигли конца галереи. Малкольм потянул на себя тяжелую дубовую дверь. Та застонала петлями, открывая взгляду круглую комнату, достаточно большую, чтобы разместить остатки старой оружейной МакКейбов и несколько десятков лет собирать испорченную мебель. Каменные ступени начинались справа от двери и вились спиралью у стены, исчезая в занавешенной гобеленом двери второго этажа, футах в пятнадцати над их головами.

Эмили вошла, и Малкольм захлопнул за ними дверь, жестом указывая ей на единственное целое кресло. Эмили села с утрированной грацией, но тут же испортила весь эффект, чихнув от поднявшейся пыли. Малкольм не обращал внимания на грязь. Он смотрел на Эмили своими непроницаемыми серыми глазами, как хищный ястреб, ждущий, когда мышка выйдет из норы.

Под этим взглядом Эмили поерзала. Кресло жутко скрипело. Малкольм нависал над ней, как мрачный инквизитор, готовый вырвать признание. Когда она попыталась встать, он толкнул ее обратно и склонился над ней, положив руки на древние подлокотники.

— Ты получила что хотела — здесь слуги нас не услышат. Теперь будь добра объяснить, почему мы здесь?

Его голос был тихим и беспощадным, предупреждая Эмили об опасности. Но она слишком злилась, чтобы отступать. И подалась к нему так, чтобы между их лицами осталось несколько дюймов.

— Тебе действительно нравится давить на меня своей властью, не так ли?

— Если не хочешь меня, скажи это вслух.

— Вот так просто? — спросила она, изгибая бровь.

— Вот так просто, — согласился он. И тут же поцеловал ее. Ярость сплавляла их вместе, пока Эмили не вздохнула ему в губы. Когда Малкольм отстранился, на его губах снова цвела самодовольная улыбка.

— Сегодня утром ты можешь отрицать что угодно. Но я готов поклясться, тебе понравилось то, что я дал тебе прошлой ночью.

Эмили рухнула обратно в кресло.

— А это тут при чем?

Он выпрямился.

— Возможно, мне стоило быть осторожнее. Но если ты спустилась вниз в ожидании извинений, знай, я принесу их, только если тебе искренне не понравился наш способ заняться любовью.

Эмили фыркнула.

— С чего ты взял, что я хочу обсудить нашу прошлую ночь?

— Слишком мало женщин твоего класса позволят так использовать себя, и еще меньше — без символического протеста. Так что если это твой протест, я готов слушать.

Она покраснела. Вчера ночью ей не понравилось только то, что он ушел, а до того все было крайне приятно.

— Ты думаешь, я слишком… страстная, чтобы быть пристойной женой?

Его усмешка стала волчьей.

— Ты подходишь мне, дорогая. И раз уж ты должна родить мне наследника, мы вполне можем наслаждаться исполнением долга.

Его голос дразнил, но слова обжигали клеймом.

— Так вот кем ты меня видишь? Сосудом для своего наследника? И предметом развлечений в процессе?

Она вскочила на ноги и ударила его кулаком в грудь, не успев осознать, что делает. Малкольм резко выдохнул и обнял ее руками, привлекая к себе, чтобы не дать размахнуться снова. Эмили пнула его, и он вздрогнул, когда она попала в точности по лодыжке. Но хватки не ослабил.

— Какого дьявола с тобой происходит? — заорал он, потеряв наконец самообладание. — Ты что, уже понесла?

За это Эмили снова его пнула.

— Почему ты не спросил меня, хочу ли я ехать в Лондон? Почему мне нужно узнавать это от чертового лакея, а не от тебя?

Он резко отпустил ее и шагнул назад, за пределы возможного пинка.

— Так ты поэтому творишь такую нелепицу? Не из-за прошлой ночи?

— Едва ли можно назвать законные сожаления «нелепицей», — пробормотала она. — Но да, я расстроена из-за этого, а не из-за твоей… прямолинейности вчера в спальне.

— Я собирался сказать тебе о Лондоне, когда ты проснешься. Слух разошелся быстрее, чем я предполагал.

— Ия должна принять это в качестве извинения?

— Ты забываешь, жена, — сказал он, прищурившись. — Я не обязан советоваться с тобой. Мы наслаждались друг другом со свадьбы, это было приятно, но у меня есть мой долг, которым я слишком долго пренебрегал. С извинениями или нет, но к концу недели мы с тобой отправляемся в Лондон.

— Ты так трясешься над своим долгом, что не видишь ничего остального, — выплюнула Эмили. — Как насчет обязанностей передо мной?

Похоже, эти слова удивили его.

— Я ведь хорошо обращался с тобой, не так ли? И в Лондоне у тебя будет все самое лучшее, как только мы там осядем.

Фергюсон сказал вчера, что у него есть городской дом, который он нам продаст, и ты сможешь обставить его как пожелаешь.

Герцог Ротвел узнал, что они отправляются в Лондон, раньше Эмили?

— Вот пусть твой драгоценный Фергюсон и выбирает цвета. Уверена, он справится с этим гораздо лучше меня.

Губы Малкольма дернулись.

— Если будем осторожны, можно будет украсть у него мебель.

Она улыбнулась, но тут же прикусила губу. Юмор Малкольма был слишком привлекателен и слишком ее отвлекал. Эмили постаралась удержать свою ярость.

— Ты не можешь обращаться со мной, как со своим багажом, Малкольм. До тебя у меня была своя жизнь, и я не хочу расставаться с ней по первому твоему слову.

— И что же это была за жизнь, скажи, молю, — спросил он, скрестив руки. — Твоя переписка?

Она вскинула подбородок.

— В числе всего прочего.

— Я не спрашивал, кому ты пишешь. Но знай, что я могу сжечь все твои бумаги и открывать все письма, которые тебе присылают, стоит мне этого пожелать.

— Я знаю, — ответила она. И под яростью шевельнулась паника, а где-то под ней непроизвольные слезы. Эмили чувствовала себя животным в капкане, взбешенным и жестоким. — Ну что ж, теперь я поняла, что тебя волнует только долг. И когда я рожу тебе сына, ты наверняка позволишь мне искать собственное удовольствие, как и положено всякой ответственной жене.

Она не хотела спать ни с кем, кроме него, лишь хотела отвлечь его внимание от того, что она пишет. Но ей было приятно увидеть, как он помрачнел.

— Ты пишешь не другому мужчине, — сказал он. Слова звучали скорее попыткой убедить самого себя, нежели вопросом. — Ты была невинна, когда мы поженились. И не могла еще от меня устать.

— Я уже устала от нашего разговора.

Он коротко хохотнул.

— Это твой разговор, а не мой.

— И ты действительно настроен уехать в Лондон? Посвятить себя долгу, не позволив себе еще нескольких месяцев? Я думала, что мы не станем уезжать до начала следующего сезона весной.

Он вздохнул.

— Я обязан так поступить, дорогая. И если ты так настроена избавиться от меня, я лучше возьму тебя с собой, чтобы приглядывать за твоим предательским телом.

Тон был шутливым, но желание в его взгляде, которым Малкольм ласкал ее грудь, было неподдельным. Она покраснела. Вслух он заявлял, что считает ее тело предательским — и жар, который Эмили ощущала, зная, что он смотрит на ее грудь, подтверждал, что тело в опасной близости к тому, чтобы предать ее саму.

Она подняла руку и ткнула пальцем в его грудь. Малкольм снова взглянул ей в лицо.

— И это все, чего ты хочешь? — спросила она. — Долга и верности? Более ничего?

Он не ответил. Она непроизвольно затаила дыхание, когда он погладил ее по щеке.

Подушечкой большого пальца провел по скуле так нежно, что она подалась навстречу его руке. Она думала, что он поцелует ее, что извинится, смягчится…

Но он отстранился.

— Долга и верности, — повторил он. — Все остальное будет помехой.

Помехой. Ни один из описанных ею злодеев не был настолько жесток. Она ахнула, вдруг осознав, как не хватает ей воздуха. Ярость взметнулась лесным пожаром, а пожар сменился безбрежным холодом.

— Помехой, — прошептала она. Слово проступило на ее заледеневшем сердце, как морозный узор на стекле, тот, что затягивал окна снова и снова, как ни пытайся их отогреть.