— Иди уж, помощник выискался! Тут и делов-то... Сами управимся.

И верно, не прошло и получаса, а в избе уже разгорелась печь, открыли ставни, расстелили половики, прибрали все, что не на месте лежало. Тут и Саша помог: собрал учебники с дивана, сложил в стопку на край письменного стола, и стало светло, уютно, тепло разошлось по двум большим, просторным комнатам.

За окнами светило солнце, снег ярко блестел, даже на окна было больно смотреть. Дом стоял на возвышенности, и в ряду остальных домов этой окраинной улицы выгодно отличался тем, что ближе всех подступал к лесу, до которого было рукой подать. Между лесом и огородом лежало ровное широкое поле, исчерканное вдоль и поперек следами от лыж, но сейчас оно было пустынным, только изредка, чем-то встревоженные, срывались вверх темные комочки ворон и падали обратно в снег.

Освободившись от дел, пришли в комнату женщины. Мать присела на диван, Августа — рядом на стул, а Саша, повернувшись к ним лицом, остался стоять у окна.

— У нас тут тихо, как в деревне. Ни шума, ни гама. Поди, непривычно? — поинтересовалась Августа, пристально, будто только увидела, присматриваясь к Саше.

— Я уже привык.

— Так быстро? — удивилась Августа. — А у меня никак не выходит. Как в город съезжу, целую неделю спать не могу. И как там люди только живут!

— Живут, как и везде.

— Человек ко всему привыкает, — поддержала разговор мать.

— Может, и так, — вздохнула Августа. — А я бы вот не смогла. Меня озолоти — в город не затянешь.

— Ты у нас в отца пошла, — улыбнулась мать. — Он то же самое говорил. Так всю жизнь по деревням да поселкам и проживал. На месте ему не сиделось.

Саша вздрогнул и даже подался вперед, ожидая своей минуты.

— Это верно, — согласилась Августа. — Надоело мне тут. Бросила бы все, в другое место подалась, все бы сызнова начала. А тут ворочаешь, как ломовая лошадь, — ни добра, ни спасиба... И вообще невезучая я. Поди, тоже в отца.

— Чего ты убиваешься? Все направится. Тут Саша хотел свое утешительное слово вставить, но Августа уронила голову на стол, плечи ее задрожали.

— Устала, мама, устала... Видит бог, не могу я... не могу...

— Ну вот еще, этого не хватало. — Мать поднялась, неловко попыталась обнять Августу, но, видать, постеснялась Саши, тоже растерянного, не знающего, как поступить.

— Богом я обиженная, — всхлипнула Августа. — Детства не было. Одни заботы с утра до вечера: то огород, то корова, то сено... С тринадцати лет к плите стала — поварихой заделалась. И вот опять... И так всю жизнь... Господи, зачем все это?! За какие такие грехи?!

— Да не убивайся ты шибко, чего уж там!

Августа помолчала, приподняв голову, вытерла слезы и, взглянув на Сашу, виновато усмехнулась:

— Ты уж, Саша, прости меня, расклеилась твоя сестренка. Совсем расклеилась, как дура какая... Обидно только: за что такое наказание? Одним всё, а тут даже малости нет.

— Вот еще, чё ты, — обиженно проворчала мать. — Наговариваешь бог знает чё.

— И отец такой был? — вырвалось у Саши.

— При чем тут отец? Так уж я, — отмахнулась Августа. — Нашло, вот и все тут... Он ведь меня то и дело с машиной этой грызет. Ему Леонид свою предлагал. Пожалел сестренку. Так отказался, принцип свой выдерживает. Вот ведь какой. И ни за что не возьмет. А обиду держать будет. Он такой... Давно бы ушла, дети вот, их жалко. Для их стараешься...

— Ну, перестань, — оборвала ее мать. — Иди умойся.

— Я уже перестала.

Августа вышла из комнаты. Саша взглянул на мать. Та облегченно вздохнула, но ничего не сказала. Молчал и Саша. Знал, что мать ничего не ответит. Да и неловко в такую минуту спрашивать про отца. Чтоб как-то отвлечься, он стал смотреть в окно на одинокую фигурку лыжника, который ехал по направлению к лесу. Лыжник размахивал палками, отталкивался ими, но Саше казалось, что он стоит на месте, что все его движения напрасные. «Отчего бы это?» — подумал Саша и ощутил на плечах руки сестры. Она прикоснулась горячей щекой к его лицу, сказала тихо, ласково:

— Ты в гости пришел, а я тут фокусами занялась. Ты уж, Сашенька, не обижайся на сестренку!

И она уже вела себя так легко и весело, что Саше подумалось: недавний разговор был вроде короткого тяжелого сна, где все нереально, как то, что у лыжника, например, была только видимость движения.

После обеда мать заторопилась домой: должна вернуться с работы Мария. Саша проводил ее до ворот, а потом, дождавшись из школы Володьку, старшего сына Августы, встал с ним на лыжи и катался часа два и за это время совсем успокоился.

— Как покаталось? — встретил его вопросом Петро, зажав, словно в клещи, в широкую мясистую ладонь слегка озябшую на морозе хрупкую руку Саши.

— Отлично, батя, — ответил за Сашу Володька.

— А ты не встревай! — цыкнул отец. — Ешь да за уроки принимайся. Шалопут!

— Ты повежливее, батя. Не один.

— Это еще чего? — Петро привстал, но Володька уже исчез за дверью. — Ишь ты, сопля какая, туда же! Во молодежь пошла! И чему их только в школе учат? Слова не скажи, — встрянет, да еще поучать начнет. За такие проделки в прежние времена шкуру бы отец спустил, а тут и руки не подними, заступнички кругом. И что только из такого обормота вырастет? Человек, что ли? Вот ты, Саша, грамотный, в столице учишься, ответь мне: прав я или не прав? А может, я темная личность? Просвети, не обижусь.

Петро взглянул на Сашу хитро, с усмешкой: вот, мол, я простой шахтер, совета спрашиваю, что скажешь, послушаю, люблю грамотных послушать, свой ум проверить.

— Володька парень хороший.

— Ну! — Петро сделал вид, что удивился такому открытию, помолчал немного, потом головой мотнул, вставая. — Ну, да бог с ним, пусть растет. Пошли во двор.

Саша не спросил, зачем, молча оделся. Августа растерянно и с настороженностью взглянула на мужа.

— Мы сейчас... — И коротко приказал: — Кой-чего сообрази.

Он провел Сашу за баньку, которая стояла в конце двора, и Саша увидел приземистое кирпичное строение с широкими, обитыми листовым железом дверями. Прежде чем Петро объяснил, что это есть гараж для машины, Саша сам догадался и тоскливо подумал: «Начинается...»

Петро снял замок, распахнул обе двери, пригласил широким жестом:

— Входи.

Внутри гаража было пусто и черно от асфальтированного пола. Саша приостановился на пороге, но Петро легонько подтолкнул его:

— Видишь?

— Вижу.

— Ждал я, надеялся... — Петро протяжно вздохнул. — Поторопился, видать. А может, и нет? — И Саше не удалось отвести лица в сторону, встретились его глаза с глазами зятя, цепкими и настороженными, и голос того как бы сразу окреп, стал настойчив, требователен. — Ты уж там попробуй для нас, постарайся. В расходах не поскупимся, сам видишь.

Саша торопливо, но твердо ответил:

— Да, конечно, несомненно.

— Вот и ладно, — сказал Петро. Помолчав, повторил: — Ладно.

— Может, с Леней поговорить?

— Зачем?

— Он же предлагал свою машину. Наверно, и сейчас не откажется.

— Что? — Петро насупился, нахмурил брови. — Зряшнее дело. Так он, для очистки совести. А потом каяться будет, вздыхать, меня жалеть. Нет уж, лучше совсем не иметь.

— Не будет.

— Молод ты, Саша, жить только начинаешь. Вам с Володькой моим все в розовом свете кажется... Пошли, чего стынуть зря.

...До вечера пробыл Саша у Стариковых, но разговора о машине больше не возникало, даже намека не было, хотя Саша ждал его все время, до самой последней минуты. Да и с Августой не удалось побыть наедине, спросить об отце. Да и как спросишь, если Августа — это он хорошо видел — избегала оставаться с ним? Наверно потому, что не хотела лишний раз расстраиваться. И опять Саша, как и после встречи с Леонидом, подумал: «Подождем, время еще есть».

К Ивану Саша мог прийти еще в первый день, жил он рядом, по соседству с домом матери, но Саша всегда приходил к нему в последнюю очередь, и не потому, что Иван был старший брат, а потому, что в его семье Саша чувствовал себя спокойно. Он не мог бы объяснить, почему, да и не задавал себе такого вопроса, а если и пришлось бы отвечать, то, наверно, ответил бы скорее всего так: «Хорошо — и все».