— Понимаю, — Степанов сокрушенно вздохнул. — Все я понимаю отлично, да сделать-то ничего не могу. Не раз уж просил убрать от меня этот эшелон чертов, и все напрасно. Приказывают на месте разбираться и причастных к большевизму — в расход. Ну и… выполняем. Вот и на завтра приготовлено двадцать три смертных приговора.

— Сколько же всего арестованных?

— Тысяча шестьсот одиннадцать человек.

— О-о, много. — Морроу, улыбаясь, осуждающе покачал головой. — Если вы и дальше будете по двадцать три человека… исполнять, то вам этого эшелона хватит почти на три месяца? Вы представляете? Люди, местные жителя, будут видеть и слышать каждый день расстрелы, расстрелы, и так в течение всего лета. Вы понимаете, какой это ужас?

— Что же делать?

— Что делать? — Мистер Морроу красивым, округлым движением взял свежую папиросу, постучав ею по крышке портсигара, взглянул на Степанова. — Скажу вам откровенно, я приехал сюда помочь вам избавиться от этого эшелона. Я уже говорил в ставке атамана Семенова, добивался, чтобы эшелон перевели от вас на другую станцию, но… ничего не добился. Остается одно — как вы говорите, выводить в расход на месте. А раз так, то заниматься этим в течение трех месяцев нельзя, надо покончить сразу, одним ударом, понимаете?

— То есть как одним ударом?

— Всех… — Морроу рукой рубанул воздух, — в один день!

Степанов оторопел. Даже ему, расстрелявшему не одну сотню людей, предложение американского полковника показалось чудовищным до ужаса.

— Что вы, господин полковник, — растерянно пробормотал он, — ведь это же… ужасно… нет, слишком уж… Нет, такое невозможно.

Глядя сквозь голубоватый дымок папиросы на струхнувшего подполковника, Морроу осуждающе покачал головой:

— Надо быть мужественным, господин подполковник, — Морроу особенно подчеркнул слово «мужественным», и губы его на миг скривились в презрительной улыбке. — Мы люди военные и должны действовать решительно и смело. В данном случае разбираться, кто из преступников виноват больше, кто меньше, у нас нет времени, да и… э-э… незачем. Чем больше вы уничтожите этих негодяев, тем лучше. Я понимаю, вас смущает то, что люди еще не осуждены, пугает ответственность. Но это можно устранить, я и тут берусь помочь вам: дайте мне список арестованных — и через несколько дней вы получите на них судебный приговор, законно оформленный, утвержденный. Вам останется исполнить приговор, и только. Причем, действуя энергично, вы окажете услугу и своему отечеству, избавив его от полутора тысяч негодяев, и себя обезопасите. Вам будет благодарно и наше акционерное общество, задумавшее строить здесь железную дорогу; оно сумеет вознаградить вас за это. Кстати, мой отец — член этого общества.

«Вот оно что-о! — воскликнул про себя Степанов. — Ну не-ет, голубчик, на этот раз не проведешь, дудки!» Он уже оправился от смущения и даже обрадовался случаю отомстить этому наглецу.

— Нет, господин полковник, уничтожить целый эшелон людей — это и на солдат моих подействует, нервы-то у них не железные. Нет, не могу. Спасибо за стремление помочь мне. Вы однажды и так помогли мне хорошо, помните шумовское золото…

— Да, да, — с живостью отозвался Морроу. — А вы знаете, ведь дело об убийстве офицера Шумова, как это называется?.. — Он опять прищелкнул пальцами. — Э-э… всплыло наружу! Понимаете, какая неприятность.

Степанов насторожился, а Морроу достал из портфеля синюю папку и повернул ее так, чтобы подполковник мог прочесть на ней надпись: «Дело №… по обвинению И. М. Степанова в убийстве и ограблении им офицера Шумова. Начато 20 марта 1919 года, окончено… 19… г.».

— В марте этого года недалеко от станции… э-э… — Морроу, забыв название станции, открыл папку, прочитал, — станции Кручина… нашли труп убитого офицера. Его там же и захоронили, но кто-то дознался и по протоколу, составленному при осмотре трупа, опознал в убитом Шумова. Началось следствие. В деле имеются показания свидетелей о том, когда Шумов прибыл на ваш бронепоезд и даже сколько он привез с собой золота.

— Но ведь вы, господин полковник… — чуть слышно выдохнул Степанов.

— Понимаю, — перебил Морроу, — вы хотите сказать, что убийство произошло случайно, а деньги и бумаги убитого переданы в Русско-Азиатский банк и вы не считаете себя преступником… — Голубые глаза Морроу сощурились в лукавой улыбке. — Совершенно верно, мистер Степанов, но разве это изменит дело? Ведь если узнает отец убитого, человек очень влиятельный в обществе, будут большие неприятности. Но я решил еще раз помочь вам выйти, как у вас говорят, сухим из воды. Поэтому не пожалел крупной суммы, очень крупной, чтобы иметь эту папку у себя. И на то, чтобы человек, начавший это дело, молчал. Понимаете? Не скрою, я имею в виду, что вы будете благодарны и послушаетесь моих советов, как поступить с арестованными, не правда ли?

Степанов, потупив голову, молчал. Опять провел его этот пройдоха американец. Как же теперь быть? Ведь если Морроу передаст документ отцу убитого и натравит его на Степанова…

А Морроу продолжал сочувственно:

— Я понимаю, дорогой коллега, вас смущает, что действовать придется одними вашими силами, но все можно устроить. Правда, послать на это дело своих солдат я не могу, к сожалению, — это было бы вмешательством в ваши внутренние дела, но ведь у вас здесь находятся две роты японцев, договориться с их командованием мы сможем, уверяю вас. Следовательно, ваших солдат потребуется немного, надо лишь вооружить их пулеметами.

— М-да-а, — шумно вздохнул Степанов. — Ну, а насчет этой папки, можете вы отдать ее мне сейчас же?

— О-о, мистер Степанов, не беспокойтесь, она в надежных руках и будет у вас, как только вы избавитесь от… арестованных. Кроме того, вместе с приговором военно-полевого суда вы получите от нашей компании очень хорошее вознаграждение. — Улыбка и взгляд Морроу выражали самые искренние, дружеские чувства к господину подполковнику. — Я вижу, у нас с вами есть полное согласие! Так ведь?

— Да, — кивнул головой Степанов, подумав про себя: «Тебя бы под пулемет заодно с ними, сволочь!»

— Когда я получу список арестованных?

— Список? Завтра часам к одиннадцати… пришлю.

— Прекрасно. — Морроу встал и, все так же приветливо улыбаясь, протянул Степанову руку.

Ранним утром из бронированного вагона «Мститель» два белогвардейца вывели избитого, с кровоподтеками на лице человека в защитной, лоснящейся от грязи гимнастерке и таких же брюках. Это вели с допроса Егора Ушакова. С тех пор как попал он в застенок к белогвардейцам, прошло около месяца, и редкий день проходил, чтобы его не вызывали на допрос и не избивали. Егор уже и счет потерял этим избиениям, но каждый раз, когда уже казалось, что нет сил терпеть истязания, перед ним вставали мужественные образы комиссара Хоменко, Фрола Балябина, Богомягкова, есаула Метелицы и других боевых его командиров и погибших друзей. Это придавало ему мужества, решимости умереть, но не выдать своих.

Очутившись на земле, полной грудью вдохнул он свежий утренний воздух, огляделся. Было теплое летнее утро, восходящее солнце осветило горы за селом, часть крайних домов, верхушки тополей около станции.

— А ну шевелись! — прикрикнул на него один из конвоиров, замахиваясь прикладом. — Чего еще там разглядываешь, гад!

Егор не ответил. В это время они подошли к тупику, где находился арестантский эшелон.

Вагон, куда конвоиры втолкнули Егора, забит арестованными. Люди лежали на нарах, что тянулись двойными рядами по обе стороны, и даже под ними, на полу.

Удивило Егора то, что сегодня в столь ранний час многие в вагоне не спали, а разговаривали кто сидя, кто лежа на нарах, курили, грызли сухари. При появлении Егора головы всех повернулись к нему, кто-то спросил сочувственно:

— Били?

— Били. — Егор облизал сухие, потрескавшиеся губы. — Пить хочу невыносимо, не осталось ли у кого? Хоть бы глоток.

— Есть, Егорша, сию минуту. — С верхних нар спрыгнул Раздореев. Тот самый бывший офицер Иннокентий Раздобреев, которого большевики Алтагачанской коммуны еще прошлой осенью направили в Чигу. Он добросовестно выполнил партийное поручение: и связь установил с Читинским подпольным комитетом большевиков, и на службу к Семенову поступил в чине хорунжего, в 1-й Забайкальский казачий полк. Все шло хорошо: в сотне, где его назначили помощником командира, он быстро освоился, подобрал боевых казаков, сочувствующих большевикам, создал из них инициативную группу борцов за революцию. Заговорщики рьяно принялись за дело: распространяли среди казаков большевистские листовки, газеты, агитировали за переход на сторону партизан, но нашелся среди них предатель и донес на Иннокентия. Предателя убили, но его донос уже сработал: Раздобреева арестовали.