Как видно, последние слова Федора Сизова по душе пришлись полковнику, и голос его зазвучал по-иному:

— Посмотрим, урядник, посмотрим, садись!

После собрания Федора пригласил к себе на квартиру сослуживец его и закадычный друг вахмистр Волокотин, командир дружины Олочинской станицы. Вместе с ним выпивали они перед собранием и теперь пошли продолжать гулянку.

— С ума ты сошел, — выговаривал Федору вахмистр, когда вышли они на базарную площадь, повернули на большую улицу. — Эдакие слова начальству, да разве можно так-то?

— А что, неправда разве?

— Правда-то правда, но вить начальству виднее, как поступать. Ну постреляли этих курунзулаевских, так вить за дело, знали, на што шли, не бунтуй. Не-ет, я, брат, за то, чтоб изничтожить этих стервов большевических начисто.

— Чудак ты, Андрей Иванович, да разве же я против этого? Я за то, чтобы борьбу с ними по-умному вести. Этих, какие с повинной пришли, надо бы и пальцем не тронуть, за ними, гляди, и другие потянулись бы. А уж остальных-то мы и сами выловили бы и расправились с ними тогда как надо. А это что же, только народ обозлили. Если и дальше так пойдет, то добьемся, что люди на нас с топорами, с кольями подымутся, расхлебывай тогда эту кашу.

— Ничего-о, вот окружим их со всех сторон, выбьем всех до единого — и смуте конец.

— Это бы дай бог. Только у них командиры-то не глупее наших генералов. Оне их сами выбирают и уж, ясное дело, дурака в командиры не поставят. Да и везде у них свои глаза и уши. Я вот боюсь, что обо всем, что мы сегодня толковали да плановали, им завтра же будет известно, и окружим мы пустое место, даже и в хвост им не посмотрим.

— Неужто разбегутся?

— А что ты думал, дожидать нас будут? Как бы не так.

Однако предположения Федора Сизова не оправдались: партизаны не разбежались по тайге, они по-прежнему занимали поселки Богдатьской станицы, и поначалу все шло так, как было задумано в штабе полковника Малахова. Три казачьих полка обошли партизан с запада, но тут произошло непредвиденное: партизаны, не дав им развернуться, ударили на них с трех сторон всеми своими силами, и казаки, побросав обозы, в панике отступили на Газимур. Более десятка деревенских подвод с овсом и патронами захватили в этом бою партизаны. Довольнехонькие ходили они по селу, вдосталь снабдившись патронами, а бывший трубач Макар Якимов, командовавший в этот день взводом, раздобыл себе и шашку с золотой головкой эфеса.

— Самого полковника Войлошникова шашка-то, — хвастал он однополчанам, в кольцо сгибая обнаженный клинок. — Вот он из какой стали-то, булат, бороновой зуб перерубит — и хотя бы што. А эфес-то — чистое золото.

Партизаны грудились вокруг, разглядывали добычу Макара, завистливо вздыхали:

— Повезло тебе, Макарша!

— Коневой фарт.

— Даже и надпись какая-то, читай-ка, Иван.

— «Есаулу Войлошникову за храбрость».

— Храбрец, куда лучше, — заулыбался Макар. — Так стреканул, что и шашкой попустился, портупеей-то зацепил за сук, оборвал и подобрать не успел, так и осталась под лесиной. Вот только подпись-то мне не глянется, сотру ее к черту. — И тут же принялся тереть по золоту обломком кирпича. За этим занятием и застал его Фадеев, адъютант Журавлева.

— Чего делаешь?

— Шашку вот завоевал чудесную, да надпись на ней, ребята прочитали, неподходящая для меня.

— Это почему же? А ну-ка дай сюда. Чудило ты, Макар, чего же тут плохого-то? Да ты гордиться должен, что отбил ее у полковника. Внуки твои показывать будут ее людям да радоваться, какой у них дед был герой, в музей поместят ее.

— А ить верно, пожалуй. — Откинув кирпич, Макар поднялся с завалинки, вложил клинок в ножны. — Спасибо, что надоумил, пусть красуется. А уж если попадет мне этот полковник, так я его этим же клинком до самого седла расколю.

В ходе боя с казаками со всей очевидностью сказался просчет белых штабистов: их части оказались разрозненными, между ними не было надежной связи, и поэтому они не смогли помочь друг другу. В то время, как партизаны напали на казачьи полки западнее Урюмкана, батальон юнкеров не смог прийти к ним на выручку. Без дела простояли в занятых ими селах и два полка дружинников с приданной им горной батареей.

Теперь партизаны могли свободно уйти вниз долиной Урюмкана в более недоступные таежные места, но Журавлев отлично понял ошибки белого командования и решил немедленно воспользоваться ими — разбивать противника поодиночке. Вначале он всеми силами нажал на юнкеров, и те отступили, понеся немалые потери. После этого Журавлев разделил свое войско надвое: 2-й и 3-й полки получили задачу разбить дружинников, а сам Журавлев с 1-м и 4-м полками глубоким обходом зашел малаховцам с тыла, внезапным налетом вышиб их с занятых позиций и принудил к отступлению. Партизаны захватили у белых обоз, разжились патронами и двумя станковыми пулеметами.

Окрылили партизан удачные бои, укрепили в них веру в победу. Однако не все шло и у них гладко, неудача поджидала их на северном направлении, где 2-й и 3-й полки вступили в бой с двумя полками дружины. Здесь с обеих сторон действовали казаки-добровольцы. Если в партизаны шла казачья беднота, то дружины состояли из зажиточных пожилых казаков. И те и другие дрались отчаянно. Но как ни бились партизаны, не могли сбить дружинников с занятых ими позиций — к полудню отступили, заняв ближайшие сопки, и тут в дело вступила трехорудийная батарея дружины.

Поначалу батарейцы действовали плохо, и Федор Сизов злился, глядя на их стрельбу по позициям красных.

— Ты смотри, что они делают, подлецы, да рази же это стрельба! — горячился он, изливая досаду помощнику своему, уряднику Перфильеву. — Бьют изо всех орудий — и без толку, перелет, недолет. Ох, глаза бы мои не глядели! Вот что, Перфильев, оставайся тут за меня, я сейчас, я им покажу, как стрелять надо…

Минут через пять он уже полным галопом мчался к батарее, что находилась левее его сотни, на сопке, покрытой редким, крупным березником.

Разыскав командира батареи, Федор спешился, кинул руку под козырек фуражки:

— Дозвольте, господин есаул, стрельнуть разок-другой по красным.

Стоя на широком пне, есаул оторвался от бинокля, сверху вниз посмотрел на незнакомого урядника в красных лампасах.

— Батареец?

— Так точно, наводчиком был всю японскую войну у самого Назарова.

— Угу, — мотнул головой есаул и к вахмистру. — Демидов, поставь его наводчиком к первому орудию.

— Слушаюсь.

Но Федор снова обратился к командиру с просьбой: прекратить на время огонь, чтобы сделать ему пристрелку из одного орудия. Командир разрешил и скоро убедился, как точно и быстро самозванный наводчик определил расстояние до позиций красных.

Партизанскую цепь на сопке Федор накрыл со второго снаряда и, просияв лицом, снова к командиру:

— Господин есаул, теперь бы шрапнелью по ним, беглым, дозвольте!

И тут уж заговорили все три орудия. Стало видно, как закопошились на сопках, начали отступать партизаны.

Когда прекратили стрельбу, командир батареи подозвал к себе Федора:

— Молодец, урядник, умеешь стрелять, спасибо.

— Рад стараться, господин есаул!

— Вот что, урядник, переходи ко мне в батарею, произведу тебя, наперво, в вахмистры, а потом и в подхорунжии.

— Не могу, господин есаул, из полка меня не пустят, там я сотней командую, дело тоже нешуточное.

Как ни уговаривал его есаул, Федор стоял на своем. С тем и вернулся к себе в сотню.

О разгроме партизанами казачьих полков и пехотинцев Федор узнал лишь к вечеру, когда командиры дружин получили приказ готовиться к отступлению в сторону Аргуни. Там оба полка должны объединиться со 2-м казачьим полком и ждать дальнейших указаний.

Посуровел, загорюнился Федор, когда узнал о провале задуманной против красных операции. Разговор происходил на квартире, где вместе с ним остановились друг его Волокитин и командир Красноярской дружины вахмистр Вагин. Он-то и рассказал друзьям обо всем, только что вернувшись из штаба полка.