— Эх! — даже зубами заскрежетал Ефим от злой обиды, поворачивая коня обратно, не замечая, что говорит вслух. — Не судьба, значить. Видно, ишо будет Митрошка землю нашу топтать да людей казнить. Но ниче-го-о-о, встретимся ишо на долгом веку.

Он уже свернул в другую улицу, чтобы проехать по ней до знакомого проулка и по нему выбраться из села в сопки, когда увидел впереди себя группу всадников. Было их человек пять, ехали они навстречу Ефиму и около одного, уже догорающего дома остановились. Злобная радость охватила Ефима: в одном из них он по коню угадал Абакумова. Видно, узрел Митрофан, что в ограде сгоревшего дома группе стариков удалось отстоять амбар, — по команде Абакумова трое дружинников спешились, отдав коней четвертому, кинулись в ограду; двое, размахивая обнаженными шашками, отогнали стариков, третий, доской загребая угли и головешки, принялся таскать их, сыпать под углы амбара. Под Абакумовым горячился, не стоял на месте вороной бегунец, а сам он что-то кричал дружинникам, показывая рукой в угол двора, где виднелись уцелевшие от огня телеги, — очевидно, приказывал и их кинуть в огонь.

Подъехав поближе, Ефим придержал коня, снял с плеча берданку. Теперь до Абакумова оставалось не более полсотни шагов, Ефим хорошо видел самодовольное черноусое лицо врага, взбитый на фуражку чуб. Сдерживая танцующего под ним коня, Абакумов стоял к Ефиму левым боком, и, вроде как почуяв опасность, он оглянулся на Ефима, когда тот уже приложился к берданке. Не в грудь и не в голову целил Ефим, а взял чуть пониже, под пояс.

«Чтоб не сразу подох ты, собака, а помучился не один день», — подумал он, нажимая на спуск.

Выпустив поводья, Абакумов схватился руками за живот и в тот момент, когда конь, почуяв свободу, рванулся с места в галоп, кулем свалился с седла, сажен тридцать протащился за конем по улице, увязнув ногой в стремени. Конный дружинник сорвал с плеча винтовку, но Ефим опередил его, выстрелил вторично, и пустил Саврасого наметом.

К лету 1919 года красные повстанцы восточного Забайкалья представляли уже внушительную силу. Сведенные теперь в полки и эскадроны, обосновались они в таежных поселках Богдатьской станицы, а влияние их распространилось на все села и станицы низовьев реки Аргуни, Урова и Газимура вплоть до Шилки.

Теперь уже и белое командование забеспокоилось не на шутку. Атаман 4-го военного отдела полковник Войцеховский срочно запросил у Семенова помощи.

«Мятежные шайки, руководимые большевиками, — писал полковник Семенову, — появились во множестве в низовых станицах вверенного мне отдела. Для подавления их потребуется не менее кавалерийской дивизии и полка пехоты, кроме станичных дружин и воинских частей, имеющихся в моем распоряжении…»

Очевидно, в штабе походного атамана Семенова поняли, что дело начинается серьезное, и просьбу полковника Войцехавского уважили. Во второй половине апреля на усиление Нерчинско-Заводского гарнизона были посланы из других отделов области 3-й, 5-й и 8-й казачьи полки, два батальона солдат 32-го пехотного полка, батальон юнкеров и дружины приононских и верх-аргунских станиц 2-го отдела.

Руководство боевыми действиями против красных в этом районе было поручено командиру 32-го пехотного полка полковнику Малахову. В его штабе и был разработан план окружения и ликвидации «мятежных шаек».

На военный совет, созванный Малаховым, кроме командиров воинских частей и старших офицеров были приглашены вахмистры и даже урядники — руководители станичных дружин. В числе последних были командир Красноярской дружины вахмистр Вагин и Больше-Зерентуевской — старший урядник Федор Сизов. Боевым казаком-батарейцем был Федор Сизов во время войны с Японией, лучшим наводчиком считал его командир батареи полковник Назаров, потому и вернулся Федор с войны кавалером трех георгиевских крестов и двух медалей.

Впервые за всю свою военную службу удостоился Федор приглашения на такое собрание, где он, малограмотный казак, будет заседать вместе с господами офицерами. По такому случаю нарядился он в парадный мундир, на красных батарейских погонах его сочно белели три белых нашивки, а на груди серебром и золотом отливали кресты. Перед тем как выйти из дому, он для смелости распил с друзьями банчок крепко разведенного китайского спирта, а чтобы не пахло, заел его горстью пшена. Поэтому на совет Федор заявился в преотличном боевом настроении.

Военный совет заседал в просторном кабинете атамана отдела, собралось на нем человек двадцать офицеров и девять командиров дружин.

Докладывал совету начальник малаховского штаба, багроволицый, седоусый подполковник Стуков. Стоя боком к собравшимся, в правой руке держал Стуков винтовочный шомпол, которым время от времени показывал на карту, прикрепленную к стене.

— Мятежники в данное время находятся здесь вот, — говорил он, ведя шомполом по голубой, извилистой жилке реки Урюмкан, — в селах Богдатьской станицы. Здесь мы и должны окружить их нашими силами…

Затем подполковник подробно объяснил, каким образом начнется и закончится вся эта операция. По мысли Стукова, три казачьих полка с приданной к ним горной батареей должны глубоким обходом с запада, со стороны реки Газимур, начать наступление и выбить красных из занимаемых ими сел. Отступление к северу противнику преградят сведенные в один полк дружины и 2-я казачья батарея, с юга сделает заслон батальон юнкеров, и красным поневоле придется отходить к востоку, через Богдатьский хребет, падью Мотогор, и. там, в устье пади, их встретит должным образом батальон малаховской пехоты.

— Таким образом, вся эта банда должна быть уничтожена. — Заканчивая свой доклад, Стуков повернулся лицом к собранию. — Нашему успеху, безусловно, будет содействовать и то, что противник плохо вооружен, и то, что у них нет опытных руководителей, даже сам командир этого сброда является всего-навсего прапорщиком, откуда же у него могут быть знания, опыт в военных делах?

— О-го-о! — не утерпел Федор Сизов. — Как бы этот прапорщик полковникам нашим не навтыкал.

Председательствующий полковник Малахов, грузный, гладко выбритый, бровастый брюнет, сердито покосился на дерзкого урядника, постучал карандашом по столу:

— Забываетесь, урядник, учитесь деликатности.

— Виноват, господин полковник.

Но и после доклада, когда подполковник стал отвечать на вопросы, опять-таки не утерпел Сизов и тоже задал вопрос:

— Вот вы, господин подполковник, говорите, что уничтожить надо большевиков, а ежели из них какие в плен сдадутся, с теми как быть?

— Судить будем их, — за начальника штаба Федору ответил сам Малахов. — Судить по законам военного времени, как изменников родины, предателей.

— Та-ак, на распыл, значит, их?

— А как вы думаете? Тюрьмы для них строить или помиловать их за измену? Помните, что говорил по этому поводу наш атаман Семенов: «Только тогда наступит мир и благоденствие в стране, когда мы огнем и мечом уничтожим большевистскую заразу». Понятно вам?

— Ничего мне не понятно. — Сизов, что называется, закусил удила. Он и так-то был не трусова десятка, а тут еще хмель кружил ему голову, придавал смелости, и он попер напролом. — Ежели мы будем эдак-то изничтожать заразу большевистскую, как вон в Курунзулае поступили, так нам с нею ни за что не справиться. Вить это же на дикого рассказ. Люди откачнулись от большевиков, вернулись по-хорошему домой, оружию сдали, а их мало того, что постреляли, да ишо и дома посожгли. Куда же это годится? Вить мы сами людей-то к большевикам толкаем. Теперь в Онон-Борзинской станице кто сроду и не думал про большевиков, после такого злодейства поневоле к ним пойдет.

— Что-то, урядник, за большевиков ратуешь? Может быть, и воевать против них не желаешь?

— Чтобы убивать безоруженных, дома у них сжигать, баб, детишков по миру пущать — с этим я несогласный. А што касаемо войны, это уж будьте спокойны, я и сам, и почесть все мои дружинники вольножелающими пошли, уж от нас-то в бою красюкам пощады не будет, не извольте беспокоиться.