— Жив ли он? — спросил Домин у врача.

— Безнадежен.

— Но жив еще?

— Да! Попытаюсь привести в сознание. Но совсем не уверен.

Врач был молод, первый год после института, и это у него первый случай. Одно, по крайней мере, было хорошо в нем: он ни о чем не расспрашивал. Он увидел умирающего. И постарался ослабить его смертельную боль и вернуть ему сознание.

Руки медсестры ловко стирали с лица умирающего кровь. И тут румянец сошел с лица врача, он снял очки и, отвернулся. Потом, почему-то не надевая очки, присел на корточки и близко, в упор, вгляделся в левую руку Эдика, в наколку на пальцах: «Э. К.».

Врач побледнел и не двигался с места.

— Это же друг мой! Друг детства. Эдик. Он старше меня на три года. Сколько раз он меня защищал! Какой был друг!.. Сколько лет не виделся с ним, с самого детства. И вот… — врач не заметил, как слезы покатились у него по щекам. — Наверно, и погиб он, кого-нибудь выручая… Так ведь? Так?..

Врач мгновенно надел очки, стремительно поднялся, и все его движения лихорадочно ускорились, он даже не заметил, как смутился Домин, пожалев ни о чем не знающего врача и не найдя ответа.

— Может быть, все же есть надежда? — только и спросил Домин.

Врач делал второй укол.

— Лука! Лука! Лука! — зашептал Эдик. — Ботинки… Лука… Ботинки Луки… Лука меня!.. За Липку?.. Да?.. За эту суку?.. Не выводите меня из суда!.. Я не буду включать проигрыватель!.. Слушай, Бусыло, слуш… Зернов, Лексей Лексеич… Я Мишку все равно уб… — и тут он захрипел, затих. Но вот непонятным усилием Эдик открыл бессмысленные глаза и внятно сказал:

— Все проходит… все пройдет… — Это был уже конец.

Из больницы Домин помчался к Михаилу Кулашвили.

— У тебя все в порядке?

— Все в порядке!

— Я вижу, ты еще не лег. Извините, Нина Андреевна, на полчаса понадобится ваш супруг.

— Не привыкать, — вздохнула Нина, чувствуя перебои в сердце и берясь за флакончик валокордина.

Дверь за Михаилом и Доминым захлопнулась.

Они вскочили в газик, помчались к Чижикову. По дороге Домин вкратце рассказал о случившемся.

Домин и Кулашвили вошли в сарайчик, в котором среди чертежей и множества уже готовых к сборке частей яхты на раскладушке спал Алексей.

Михаил положил руку ему на плечо.

— Вставай, дружище! Плаванье предстоит!

Алексей открыл глаза.

— Что?.. Ты, Миша? Вы, капитан? — Он поднялся.

— Плаванье предстоит! Собирайся, дружище! — повторил Михаил, и, пока Чижиков одевался, Домин подробно рассказал о Эдике, о его последних словах.

— Бусыло и Зернов давно на примете, — сказал Миша. — Да и Лука с Липой! Рыльце у них у всех в пушку.

— А мне показалось, я сегодня вечером Липу эту в постели у Эдика видел. Не уверен окончательно. Темновато было, — произнес Чижиков. — Но у меня есть тоже кое-какие соображения и наблюдения. Именно у того забора, где стройка, я их замечал в такое время, когда им там делать было нечего. Видел и кирпичи на пролете между вторым и третьим этажом. Спрашивал прораба. Он сказал мне, что это не рабочие положили и не по-рабочему. У меня возникали подозрения… Почему и предупреждал.

— Но сейчас надо проверить, где они. А кто такой Алексей Алексеевич? — спросил Домин.

— Не слышал я такого имени и отчества! — после молчания сказал Михаил.

— Ну ладно, следствие этим займется. А теперь, Миша, тебе лучше вернуться домой. Тут какая-то неясность. Может, Лука Белов, если верить в предсмертный бред Эдика, отомстил Эдику за жену? А ты, Алексей Глебович, не помнишь, в какое время ты видел Липу в постели Эдика?

— Это было… это было вечером, да… но до наступления темноты.

— Ну, Миша, утро вечера мудренее. Иди спать. У тебя завтра — трудный день. А мы с Алексеем Глебовичем подзаймемся кое-чем.

Домин на газике довез Михаила до дому.

В эту беспокойную ночь Домин и Чижиков, сохраняя тайну, побывали и у Луки с Липой, и у Зернова, и у Бусыло, но узнать об убийстве Эдика им так ничего и не удалось.

Только экспертиза могла установить время убийства Эдика и прояснить подробности происшествия. И они направились к экспертам.

Ранним утром к паровозной кабине, закрытой наглухо, подошли Михаил Кулашвили и Евгений Никитин.

— Откройте кабину! — приказал Михаил.

Бусыло схватил одной рукой за плечо Зернова, а другой вцепился в свою бороду. Он не контролировал своих поступков: не каждый день до тебя долетает голос с того света.

— Откройте! — громко, с легким акцентом повторил Михаил.

Зернов, бледный, с трясущейся челюстью, обернулся к своему помощнику.

— Долго будем мы ждать! — вывел их из оцепенения голос Евгения Никитина.

Они не помнили, кто из них отворил дверь.

Бусыло, увидев лицо Михаила, осел, ноги подломились.

Зернов стоял невероятно вытянувшись, словно кол проглотил.

— Здравствуйте! — приветствовал их Михаил.

Бусыло и Зернов моргали глазами, не в силах уразуметь, каким это чудом Кулашвили остался жив?! Языки у них словно отнялись, руки повисли.

Никитин, недоумевая, смотрел на их пораженные ужасом лица. Такого он еще ни разу не видел.

Ожидая пограничников для досмотра, Липа на своем посту проводницы беспокойно поглядывала в сторону вокзала, потому что Эдик явно запаздывал. Да, ей по душе было, что он ругал ее последними словами, что избил ее, что укусил плечо. Она испытывала непонятное, особенно острое наслаждение, оттого что он овладел ею вчера как бы насильственно. И если бы не эта глупая история с проигрывателем, никогда бы, кажется, вчерашний вечер не кончился. Только вот немытым телом остро пахло от Эдика. Но где же Эдик?

Выйдя из паровоза и увидев, как ищущими глазами впилась вдаль Липа, Лука подумал: «Неужели у них что-нибудь с Эдиком? Да за это их обоих на одной веревке удавить мало!»

Между вагонами соседнего поезда мелькнула белая рубаха.

— Эдик, мать твою!.. — крикнул Лука.

Но земля заколебалась под его ногами, вагоны ринулись вбок, небо покосилось, и сквозь лисьи губы Луки вырвался вопль ужаса: из-под вагона выбирался Михаил Кулашвили.

Лука, обезумев, бежал от паровоза и что-то кричал.

— Стой! — закричал Михаил.

Но ноги несли Луку.

Никто из свидетелей этой сцены, включая и капитана Домина, не смог бы сказать, каким образом Лука Белов не угодил под колеса маневрового паровоза. Помощник машиниста высунулся оттуда и, судя по отрывкам слов, не очень уж выбирал выражения.

Между тем Михаил, вспомнив слова капитана о гибели Эдика, задумался. Но надо было осматривать паровоз. И он вслед за Никитиным вступил в царство Луки Белова, хотя тот еще не возвратился.

В этот день можно было бы и передохнуть: у двух иностранцев в обшлагах рукавов, обшитых мехом, Михаил Варламович нащупал героин. Нашел, потому что увидел лихорадочно блестевшие, погруженные в себя глаза наркоманов. Черное хищное пламя изнутри пожирало истонченных, гипсово-бледных молодых людей. Какие-то видения витали в их расширенных зрачках.

Тут уж Михаил Варламович начал исследовать каждый сантиметр, незаметно постреливая взглядом в сторону этих субъектов.

Наркоманы волновались, хотя тщательно скрывали это. Когда Кулашвили нащупал на внутренней стенке багажной ниши коротенькую двугорбую полоску изоляционной ленты, наркоманы побледнели еще больше. Два крупных бриллианта чистой воды перекочевали в советскую казну.

А Михаила снова заняла мысль: почему Лука Белов вел себя так странно и неосторожно? Почему он действовал так, точно был совершенно неопровержимо уверен, что сегодня старшина Кулашвили не выйдет на службу? Почему?

Перед капитаном Доминым и лейтенантом милиции Чижиковым сидел у стола Лука Белов.

Луку впервые в жизни не огорчил провал с контрабандой. Назревало что-то более страшное. Следов он не оставил, был в этом уверен. Но, если спросят, как отбрехаться? Как отбиться? Хотел посоветоваться с Липой, но передумал: эта продаст в два счета! Он, стремясь сохранить над ней свою власть любой ценой, сам мог подпасть под ее волю, сам мог оказаться у нее под каблуком. Путаясь в мыслях, он болезненно понял только одно: ночью принял Эдика за Михаила.