Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Будет ей музыка! — усмехнулся кто-то, но кто — Сморчков не заметил. Он продолжал:

— Итак, я отпускаю ее одну, а сам сошлюсь на необходимость еще кое-что сделать и задержусь. Место это совершенно безлюдное, в стороне от дороги. Надо решить, кто выполнит задуманное, когда она выйдет после занятий.

— А чего? Я бы сделал! — Даже сквозь дым Сморчков увидел масляно блестящие глаза Эдика. А тот и впрямь прикидывал: «Я бы сперва оглушил! Оглушу, задеру юбку, а уж потом, после этого и прибью!».

Выражение его скабрезного лица не могло укрыться от Сморчкова, и его чуть не передернуло.

— Александр Алексеевич, мы потом с вами один на один все и обсудим, прикинем что к чему. Без репетиции, — сострил Эдик.

На этом «заседание» окончилось. Расходились осторожно, в разные стороны, с интервалами. Эдик ушел последним.

X

Сморчков открыл окно и дверь, стараясь поскорее проветрить квартиру. Дым истекал медленно и неохотно. Еще медленнее проходили мелкие обиды. Эдик, видимо, оговорился, назвав его Алексеем Александровичем, а другой раз Александром Алексеевичем. Ну что ему до этого плотоядного ничтожества. А все же обидно пренебрежение. Оскорбительно это равнодушие, эта мнимая уважительность. Сколько сил ухлопал, чтобы и в представлениях таких, как Эдик, утвердиться Богодуховым, а все ни с места. «Вот будут большие деньги, перееду отсюда, переменю фамилию, займусь только искусством чтения. Но почему так тянет алчность наживы? Все — мало, мало… А порой во сне слышится голос Владимира Яхонтова. Почему не оставляет мысль о театре одного актера? Вся моя жизнь — театр, все время играю Богодухова. А может, Богодухов — мое подлинное я. Какое смятение, черт возьми!. Откуда эти мысли! В среду день моего рождения, и в среду будет день смерти Нины!»

Сморчков с удивлением увидел, что уже подсознательно закрыл дверь, затворил окно, включил настольную лампу и даже начал разбирать постель. В этой постели он мог быть вместе с Ниной… А сейчас с ней, и навсегда с ней, Михаил! Нет, не навсегда, это «навсегда» до среды! Ох, этот Кулашвили! Как он узнаёт о контрабанде? Откуда?

Память с беспощадной услужливостью нарисовала вагон-ресторан, подход к кухне, за дверью в перегородке два ящика. С пломбами! С настоящими пломбами! Чего стоило их создать! И как он это обнаружил? Как?! тридцать девять отрезов тафты, двести банок с икрой, семьдесят пар капрона, лезвия для бритв. Это же обошлось в такие деньги! О, черт, прямо душно! Проветрил, а дышать нечем! Такие деньги! Ведь в первом ящике и под пломбой был поверх контрабанды слой кускового сахара, а во втором икра была прикрыта углем для топки. Навести никто не мог. Круговая порука — полное молчание. Это поставлено! И все же! Такие деньги — коту под хвост! Питаюсь кое-как, не выхожу за пределы зарплаты и приработка, одеваюсь сдержанно. А деньги есть, хотя и тают! Тают! Ну, Мишка, берегись! В среду начнется расплата.

Сморчков лег поверх одеяла, выключил лампу. Смятенность одолевала его. Порой понять другого проще, чем себя. Жажда наживы поработила душу, подчинила себе тело. Жажда богатства обеднила все остальные чувства, обокрала душу… Но Сморчков был уверен в себе, он опять заставил себя думать о мести. Михаил еще проклянет тот день, когда его благословила любовь!

Сморчков развеселился, он заставил себя засмеяться. На ощупь включил лампу, смеясь вслух над Мишкой! Встал, включил и верхний свет. Возвращаясь к постели, случайно увидел свое лицо в зеркале. Глаза горели ненавистью. Неужели он мог еще в прошлую среду на репетиции озаряться полетом грибоедовских строк? Неужели это он перевоплощается в убитого горем и отчаянием Чацкого? Нет! Нет! И разве такое уж веселье написано на этой оскаленной пасти?

Разве он не отвечает перед памятью тихой, бескорыстной и безропотной матери за свои поступки? Но боже, как чудовищно далека роль Чацкого, как призрачно детство и нереальна мать, как далека от него Нина, ее чувство к нему! Да его и не было! Не было? Нет! «У них нет прав на меня, у меня нет обязанностей перед ними! Да, я достаточно отдален от них, чтобы быть близким к своей мечте: к деньгам! Я достаточно сдержан со всеми, чтобы быть искренним хоть с собой! С собой! Но я же люблю! Люблю Нину! Как я радуюсь каждой встрече на репетициях, как грущу при мысли, что вот-вот репетиция кончится, и она уйдет. Как страшился ее потерять! Как ненавижу Михаила, уважаю и ненавижу, и чем больше уважаю, тем сильнее ненавижу за то, что он отнял Нину у меня! Лучше бы расстаться со всеми деньгами! Нет, не со всеми, но только бы быть с ней! С ней! А кто предложил… Нет, не я! Как же не ты! Вот в этой же комнате час назад ты с Эдиком хладнокровно отрабатывал все детали. Ты или нет? Нет, это был не я! Это была моя ненависть к Мишке! Но ведь никто не предложил, — ты же и предложил, ты, ты первый предложил убить Нину! Убить свою любовь! Мою любовь! Но я ни разу и руки не поцеловал. Только здесь, в комнате, тогда коснулся руки! Она, конечно же не виновата, это он, он, Михаил, увлек, влюбил в себя, обманул неопытность, чтобы обладать ею! Но, может быть, я не замечал, что моя любовь безответна! И я не успел заметить, как она холодна ко мне.

И я допущу, чтобы Эдик, это ничтожество, эта похотливая тварь, прикоснулся к ней?!

Вот до чего меня довела ненависть к Кулашвили!»

Он непроизвольно потянулся, зажег настольную лампу. На миг ему показалось, будто около нее, за чашкой чая, сидит Нина! Нина? Нина! Он боялся шелохнуться, чтобы не стряхнуть видение, не испугать его, не отогнать.

А какой-то внутренний голос шептал другое. Что же, если ты пощадишь ее, ты пощадишь и Михаила. Выходит, он сможет безнаказанно и дальше грабить тебя и твоих подручных. И ему будут сыпаться благодарности, медали, ордена! А из тебя — последние деньги!

Опять перед глазами встал вагон-ресторан. Это случилось на той неделе. Все было продумано. В стенном шкафу, куда вешали одежду, прорезали дыру, вырезали стену, заложили тафту. Стену возвратили на место. Ее заслонили как бы тремя полками. И как Михаил туда смог проникнуть? Как? «Вот опять я о деньгах! А ведь все договорено и решено с Эдиком!»

Сморчков хотел подняться, выкинуть окурки, но погасил свет и забрался под одеяло. Познабливало. «Не я ее убью, а — он!.. Мало ли кто что предлагает!.. Важно, кто исполняет!..»

Уже дымок рассвета начал проникать в комнату, когда Сморчков забылся. Перед глазами пронеслись поезда, потянулись линии, по рельсам шла карета с Чацким-Богодуховым. Чацкий-Богодухов в одежде аристократа на полном ходу сошел с кареты и обратил свой гневный взор на него — Сморчкова! Он открывал рот, говорил, но ни одна строчка стихов не долетала. Чацкий-Богодухов клеймил ложь, указывал перстом на Сморчкова. И это отчетливо услышал Сморчков — два слова: «Убийца — ты!»

— Убийца — я? — дернулся Сморчков и проснулся. Может, еще не поздно! Ведь если ее убить, значит — убить и все свои мечты!

Лихорадочно оделся, выбежал из дома, бросился к санэпидемиологической станций.

Нина еще не приходила.

Он постоял, чувствуя озноб и внутреннюю дрожь. Ему было странно, что его узнавали, кланялись ему. Автоматически он кланялся в ответ.

Нины все не было. Спросить у сотрудников он не решился. Пошел назад, но вернулся, открыл дверь, увидел людей:

— Скажите, а Нина Андреевна еще не приходила?

— Нет!

— Извините! — Прикрыл за собой дверь и побежал на работу.

По дороге он увидел впереди красивые пепельные волосы делопроизводительницы загса Анны Максимовны. Она была в том же платье, с тем же медальоном. Глаза ее, красивые коричневые глаза, полны доброты и спокойствия. На миг показалось, будто она только-только поставила ему в паспорте штамп о расторжении первого брака, и он — счастлив, и сейчас побежит к Нине, и счастье будет наконец полным.

— Здравствуйте!.. Простите, я ищу Нину Андреевну. Она здесь мелькнула и — как сквозь землю.

— Здравствуйте, — отозвалась она. И он позавидовал ее мужу, которого всегда, видно, встречали такие добрые глаза, такой спокойный голос, что все тревоги слабели, таяли, казались пустячными. — Я вас узнала. — В искренности этой славной женщины он мог не сомневаться. — Может быть, я ошиблась. Но мне показалось, что Нина Андреевна шла на рынок.

62
{"b":"233668","o":1}