— Нет!

— Свистнули!

— Ай да Миша!.. Как же ты так? Не усмотрел?

— Так это же… — и они расхохотались, потешаясь над его бдительностью.

— Ты ее, видно, на службе до своего возвращения оставил!

Однако той же ночью в вагоне Михаил увидел, как шустрый молодой человек снимает часы с большой, увитой крупными венами рабочей руки соседа.

Вор отстегнул ремешок, и Михаил сперва решил, что это шутка. Но жулик действовал сноровисто и серьезно. Снял часы и, извиваясь между мешками, чемоданами и башмаками, которые свисали с полок, заспешил к выходу. По дороге подхватил дамскую сумочку. Михаил догнал его у тамбура, дотянулся до шеи, стиснул ее:

— Ты чего? — слизистые глаза жулика выпучились.

Вместо ответа Михаил еще сильнее стиснул его скользкое горло.

— На, на часы! — выдавил жулик.

— Я тебе дам часы! — и руки Михаила стиснули глотку еще сильнее. Тот захрипел. Вид пограничного кителя, сверкающего в электрическом свете медалями и орденами, окончательно парализовал его волю.

— Часы возьми, часы, — уже хрипел он. — Сумочку на! Отпусти!

Михаил разжал горло, взял часы и сумочку, размахнулся и треснул ею по морде жулика. И когда тот согнулся и побежал, Михаил с превеликим удовольствием пнул тяжелым сапогом ему в то самое место, где узкая длинная спина жулика теряла свои благородные очертания. Жулик с треском и грохотом ударился кепочкой о дверь тамбура.

Женщина со слезами бросилась на шею Михаилу:

— Товарищ полковник! Товарищ полковник! Спасибо!

— Да я же старшина!

— Все равно… Спасибо вам! — Она раскрыла сумочку. — Вот пятьдесят рублей!

— Зачем? — Он отстранил ее руку, прошел к соседу по купе, растормошил его:

— Э, друг! Где твои часы?

— Какие часы?

— Твои часы!

Тот потрогал правую руку, потом левую.

— Милиция! Часы увели! Часы сперли!

— Так весь вагон разбудишь. Тише! Вот часы. Возьми!

Тот от смущения забыл поблагодарить, схватил, сунул в карман, потом пришел в себя и начал неверными пальцами надевать на правую руку.

— На левую, на левой носят!

— Ой, спасибо! Очумел я совсем! Часы-то дареные!

Судья Андрей Дмитриевич объявил начало слушания дела. Зал был переполнен. Стояли в конце зала у стены. Необычное нервозное напряжение отражалось на многих лицах. Дело до начала слушания Андрей Дмитриевич прочитал дважды. Он снова и снова всматривался в окружающих. День предстоял жаркий.

Слушание дела приурочили к возвращению из отпуска Михаила Кулашвили. Лично с Кулашвили Андрей Дмитриевич знаком еще не был, но из его свидетельских показаний безошибочно вырисовывался образ незаурядного человека, почитавшего долг как святыню. В его показаниях поражало редкостное знание железной дороги. Кулашвили знал своих противников и видел их насквозь. Сейчас, изучая наэлектризованную публику, Андрей Дмитриевич понял, что в зале немало «дружков» подсудимых.

Они пришли заблаговременно. В задних рядах рыжела мочалка бороды Бусыло, желтели лисьи глазки Луки Белова, ерзала лопатка бороды Льва Зернова. Он как бы прокапывал ею воздух, кивая каким-то своим мыслям. Особенно был взвинчен Эдик. Когда он поднимался сюда, на второй этаж, его поразили железные прутья лестницы. «Как решетка», — подумал он и поскользнулся. Сегодня Крюкин вернулся из поездки. В специальном поясе привез издания «Посева» и успел передать их по назначению — какому-то субъекту в туалете городского ресторана. Потом посидел за столиком. Пил лимонад, ел с удовольствием. Все, что привез, уже лежало в портфеле «адресата». Тот якобы не понимал по-русски.

Что-то сегодня больше обычного тревожило Эдика. Может быть, официант в ресторане пристально посмотрел? Но расплачивались порознь. Первым расплатился Эдик и ушел… Вроде бы и ничего… И опять возникали эти решетчатые прутья лестницы. Дрожь пробегала по спине: не придется ли скоро здесь сидеть на скамье подсудимых? С вызывающим видом посматривал Эдик и на судью, и на высокую прическу Липы. С насмешкой обозревал он аскетически худое лицо повара из вагона-ресторана. Тот скорбно клонился к уху соседа. Сосед — лысый, с чуть заметной шишкой на затылке — слушал. Лысый хорошо помнил, как у него из котла Михаил извлек банки с икрой, из поддувала достал еще несколько банок, а из трубы вытащил Кулашвили валюту. Но как он доходил до этого? Почему удавалось провозить, если дежурили другие? Правда, попадались и другим пограничникам, но не так часто.

Кулашвили поймал одного из их коллег, когда тот пытался провезти шерстяную материю на себе. Он обмотал ее вокруг своего достаточно упитанного тела. И никто бы не мог заподозрить проводника. Никто! Однако его засек Кулашвили, и ему пришлось при капитане Домине разоблачиться «перед лицом общественности». Трудно было сказать, что он знать не знает, ведать не ведает, откуда это все на нем появилось!

И у другого проводника Кулашвили непостижимым образом обнаружил несколько золотых колец в сливочном вологодском масле. И опять все это было так неопровержимо, нельзя же было сказать о масле, только что названным своим, что оно чужое.

А у третьего Михаил валюту вынул буквально изо рта: тот невзначай закурил, а деньги были свернуты в папиросе. Ниточка размоталась и дальше. Оказалось, в пачке через одну все папиросы были начинены валютой. Но как дошел до этого Михаил, никто понять не мог.

В зале сидел и Алексей Глебович Чижиков. Он знал обстоятельства, при которых были уличены эти трое.

Алексей Глебович задумался и пришел в себя только в ту секунду, когда увидел Михаила.

При появлении Михаила публика заволновалась. Эдик, чтобы пересилить внутреннюю дрожь, крикнул что-то неразборчивое, по тону оскорбительное. Сбоку его поддержали.

— Прошу соблюдать тишину! — властно обронил судья и предупредил, что свидетель Кулашвили должен давать правдивые показания. Михаил Варламович резко оглянулся на публику. Увидел тех, за кем охотился, кого наверняка поймает. Оглянулся и повернулся к судье. Может быть, Андрею Дмитриевичу показалось, будто по-особенному посмотрел на него свидетель, словно бы предупреждал ничему не удивляться.

И тут Алексей Глебович Чижиков встрепенулся от удивления.

Зал колыхнулся, услышав слова Кулашвили:

— Тут сидят в зале и те, кому надо бы находиться на скамье подсудимых!

— Что? — и судья, точно ведомый жестом Михаила, посмотрел в зал. И снова перевел глаза на твердое гневное лицо Кулашвили. От него исходила заражающая вера в свою правоту. — Что вы сказали, свидетель?..

Кто-то нервно хмыкнул. На него шикнули.

Стало еще тише.

Народные заседатели — дорожный мастер и инженер переглянулись.

Прокурор поднял брови.

— Свидетель Кулашвили Михаил Варламович, объясните суду ваши слова.

— В зале среди публики находятся люди, которым место на скамье подсудимых. Они уже совершили немало преступлений, но за руку их пока схватить не удалось.

В зале возмущенно зашумели. Гул особенно явственно доносился с того ряда, где сидели Бусыло, Белов, Зернов, Эдик, Липа, повар и его приятель с шишкой на затылке.

Судья поднял колокольчик, позвенел им.

Тишина кое-как установилась.

— Свидетель Кулашвили, во-первых, вы должны дать суду показания о тех, кто находится в данный момент на скамье подсудимых. А во-вторых, огульно оскорблять кого-нибудь никому права не дано. И в соответствии с определенной статьей процессуального кодекса я предупреждаю вас…

В зале опять зашумели, но несколько тише.

Судья позвенел колокольчиком.

— Я отвечаю за свои слова, товарищ судья. И, если вы разрешите, я укажу конкретно на лиц, сидящих в этом зале среди публики…

Судья пошептался с народными заседателями.

В зале снова стало тихо.

Кулашвили несколько успокоился, он терпеливо ждал.

— Он за свои штучки ответит! — пискливо выкрикнул кто-то из зала.

— Да, я отвечу! — не оборачиваясь на выкрик, отозвался Михаил Варламович. — Я, может быть, назову не всех, но те, кого я прошу вывести из зала суда, те рано или поздно, но тоже окажутся на скамье подсудимых. Тогда вы вспомните мои слова и это заседание. А пока, если тот, на кого я укажу, захочет подать на меня в суд за клевету, я готов нести ответственность.