Он снял пиджак и повесил на спинку стула.

— Меня ждет больной! — Она порывалась уйти.

— Тебя жду и дождусь я!

Губы ее полураскрылись так, как бывало, когда она ждала его губ.

— Курбан, закрой дверь, всунь палку.

Курбан исполнил приказание, криво вставив палку в ручку двери.

— Теперь ты моя! Курбан, выпьем за здоровье моей любимой женщины, моей жены! Выпьем! — Они почти прижали ее к стене протянутыми стаканами, из которых выплескивался коньяк.

— Выпьем!

Голос звучал как из небытия. Вот сейчас она очнется, обнимет его, и они будут вместе?.. Навсегда?!

..Павлик метался в бреду. А Наташи все не было. Атахан вышел, не понимая, куда она могла пойти…

На пороге юрты его схватила за рукав жена главного механика. Свет из юрты упал на ее недоуменное, растерянное лицо:

— Доктор в том доме! В том, где побелку начали. — Она опустила глаза и отступила в темноту.

Ускоряя шаги, Атахан пошел, побежал: чуял недоброе. На бегу прикидывал: где? в каком подъезде? на каком этаже? что с ней? кто с ней? с кем она?

Двухэтажный домик спал. Только в верхнем крайнем окне виден был огонек. Атахан взлетел по ступеням.

Удар в дверь, еще! Не открывают. Удар, рывок. Палка, хрустнув, выскользнула. Дверь распахнулась. В свете керосиновой лампы на пороге возник Атахан. Его глаза, наливаясь свирепым черным блеском, увидели в свете керосиновой чадящей лампы коньячные бутылки, консервные банки, огрызки хлеба. В правом углу, припертая к стене, сжав кулаки, стояла Наташа. Чемодан был у ног. По обе стороны ее стояли Георгий и его подшефный с двумя стаканами коньяка.

Наташа успела увидеть, как с порога Атахан бросился к ней, и силы оставили ее, все заметалось перед глазами, она пошатнулась. Оттолкнув этих двух, Атахан подхватил ее. Наташа очнулась. Атахан с несмелой бережностью гладил ее по голове, когда воинственный Курбан наскочил на него.

— А ну, убирайся отсюда, пока цел, — истерично крикнул он Атахану. — Или я тебя… дикарь… в милицию… — и швырнул в него стакан с коньяком, едва не задев Наташу… Атахан неторопливо усадил Наташу на табуретку и повернулся к пьяному Курбану. Курбан изготовился швырнуть второй стакан в голову Атахана, но скользящий удар Атахана по лоснящимся губам вызвал смешной звук «Брень»! Стакан выпал, коньяк оплеснул мокасины Курбана. Онемев от резкого удара, он открыл вспухшие губы, но опять последовал сильный удар. В пустой комнате гулко раздавалось: трень-брень, трень-брень!

— А! Атахан! — отчаянно предостерегла Наташа и бросилась на Георгия: тот замахнулся над головой Атахана тяжелой прямоугольной скамьей. Рискуя собой, Наташа в последний миг изо всех сил толкнула Георгия в бок, и он рубанул скамьей мимо головы Атахана, задев его куртку. Скамья разбилась, оставив трехугольную вмятину в полу. А разъяренный Георгий зарычал:

— Сука! Так это ты с ним!..

— С ним! — вызывающе прижалась к Атахану Наташа.

— Ах ты… — но рука Атахана стальной хваткой сцепила Георгию горло.

Еще путаясь в догадках, Атахан метнул взгляд на Наташу. В глазах его была и любовь, и надежда, и сомнение:

— Это он?

Руки Наташи мертво повисли вдоль туловища, лицо подернулось матовым цветом, бледные веки опустились.

— Павлику нужна помощь, Наташа. Если спросят обо мне, я скоро приду, — сказал Атахан.

Курбана в комнате не было, лишь на дверной ручке раскачивался оставленный им галстук. А когда Наташа нетвердыми шагами направилась к двери, по лестнице загрохотали шаги, будто кто-то кубарем скатился вниз.

Наташа ушла, на миг лишь оглянулась с порога.

Атахан опустил Георгия, посмотрел на его выпученные глаза, разжал пальцы. Георгий судорожно глотнул воздух. Потом поднял голову. Клок волос съехал на лоб. Атахан присел около него на корточки:

— Сейчас мы уйдем отсюда. Если вы будете себя прилично вести, все будет в порядке…

Георгий кивнул, соглашаясь, поправил волосы.

Атахан помог ему подняться, глазами указал на пиджак, висящий на спинке стула, и на портфель. Георгий понял: надел пиджак, взял портфель. Крышка портфеля откинулась, обнажив круг колбасы, мочалку и торчащий из ядовито-желтой газеты хвост селедки. Атахан опустил туда банку с баклажанной икрой. Георгий поспешно защелкнул оба замка.

Атахан уменьшил пламя в лампе, дунул на двуглавый огонек… На ощупь выбираясь из комнаты, Атахан левой рукой задел за галстук Курбана, висящий на дверной ручке.

В темноте шли по поселку. Шагая на четверть шага позади Георгия, Атахан кратко приказывал:

— Прямо! Левее! Налево!

С черного хода, миновав медпункт, они проникли к подземному складу. Над землей, в скупом свете высокого фонаря, виднелась цементная гладкая крыша.

У ступенек, ведущих вниз к двери, Георгий рванулся назад, но грудь с грудью столкнулся с Атаханом. А увидев выражение его глаз, покорно повернулся и начал спускаться.

Атахан отомкнул массивный замок и открыл дверь, пропустив вперед Георгия. Войдя во внутрь, Атахан захлопнул дверь. Вспыхнула спичка. Атахан снял со стены фонарь «летучая мышь» и зажег его. Тесное пустое помещение слабо осветилось. Посередине, на крючках, ввинченных в потолок, висели два бязевых мешочка, плотно затянутые шнуром у горловины, как кисеты. Меньший мешочек дернулся, издав шипение, будто из проколотой автомобильной шины вырвался сжатый воздух. Стенки мешочка заметно раздулись. Георгий с опаской подозрительно глянул на мешочек. Атахан повелительным жестом пригласил войти во вторую, открытую перед ним дверь.

Вторая комната оказалась вместительнее. Вдоль правой стены хранились тюки ватников и брезентовых тужурок, брюк и плащей. В три ряда стояли бидоны и бутыли, оплетенные прутьями.

Атахан вошел вслед за Георгием.

— Вы пробудете здесь до утра. Утром я вас выпущу, вы немедленно покинете нашу Туркмению навсегда!

Георгий порывался ответить, но Атахан продолжал:

— Не пытайтесь шуметь или, чего доброго, бежать.

— Можно закурить?

— Пожалуйста!

Атахан вышел в соседнюю комнату и вернулся с бязевым мешочком, металлическим прутом, загнутым на конце, и с двухметровой деревянной палкой, увенчанной рогаткой.

— Взойдите на тюк! — посоветовал Атахан. И когда Георгий с зажженной папиросой взобрался на самый высокий тюк, Атахан коротким движением распустил шнур и бросил мешочек на пол… Из него, угрожающе извиваясь, выползла очковая кобра и круто взвилась в боевую позицию, раздула капюшон, закачалась, готовясь к смертельной атаке. Раздвоенный язычок ощупывал воздух.

Георгий, вжимаясь в стену, подергивался от страха, расширенные ужасом глаза выкатились из орбит, словно его опять схватили за горло. Рука, машинально держа папиросу, дрожала.

Атахан неторопливо снайперским рывком деревянной палки с рогаткой прижал кобру к полу, как червяка. Поддев змею металлическим прутом, Атахан поднял ее на крючке.

Георгий вскрикнул, видя, что Атахан собирается бросить змею на него. Огонек папиросы жег пальцы, однако Георгий боли не замечал, загипнотизированный предсмертным ужасом.

Кобра извивалась, порываясь соскользнуть с крючка или пытаясь на самом крючке найти опору, чтобы взвиться для атаки. Незаметными колебаниями Атахан удерживал змею в нужном положении перед помертвевшим от страха Георгием.

— Яда этой кобры хватит на пятьдесят человек, — борясь с собой, не уверенный, что сумеет победить свою жажду возмездия, быстро сказал Атахан. Рука повернула палку так, чтобы кинуть кобру к предплечью Огаркова. Огарков взвыл от ужаса.

— А вас будут сторожить три таких. Спокойной ночи. — Атахан, подхватив мешочек и фонарь, неся на крючке взбешенную змею, вышел и притворил за собой дверь.

Атахан вышел из склада, с отвращением вытирая о куртку руку, которая только что сжимала горло Огаркова. Губы Атахана были сурово сжаты: «Вот кого она любила! И любит, конечно. Зачем бы иначе ей так долго быть там? Зачем идти туда? Кинулась ко мне, выбила скамью у него, ну не выбила — оттолкнула его, так это — порыв…» Из круга жидкого света, образованного фонарем, Атахан вступил в темноту, не слыша, как поскрипывают камешки и песок под сапогами.